[6] В наше время с великим изяществом притворяется помешанным некий Гарбинелло, который, не имея себе равных в изображении падуанского селянина, Маньифико и Грациана, [313] так превосходит прочих в этом роде притворства, что тот, кто его видит и слышит, по движениям, жестам и речам уверен, что он подлинно не в своем уме.

[7] Достойным ему соперником в этом безумии показал себя Педретто из Мояно, [314] ибо когда венецианские синьоры, по некоей надобности набирая галерных гребцов, хотели и его туда отправить, он, хоть и не уклонялся от галерной службы, как многие другие, однако, чтобы задать потеху неким знатным людям, своим приятелям, с которыми был у него уговор, однажды явился одетый, как гребец, с цепью на ноге, пред капитаном этой шиурмы: взявшись за весло, он начал в одиночку грести и занимался этим некоторое время, а потом взял дудку, которой пользуются на галерах, и испустил самую прекрасную трель, какую только можно представить, а после этого, имея при себе полный мешок галет, начал наделять ими команду и большой кусок преподнес капитану, говоря, что с головкой чесноку это составит праздничный обед, а напоследок, схватив турецкий скимитар и обнажив его посреди команды, начал кричать: «Аллай, аллай, Маумет русселай!» [315] и наносить удары по ветру направо и налево, пока, вспотевший и уставший, у всех на глазах не бросился наземь, будто мертвый: он завернулся в моряцкое покрывало, призывая нотария, чтобы составить завещание, в котором отписав тому одно, а этому другое, сказал, что оставляет капитану шиурмы великого пройдоху и великого плута, чтобы тот его похоронил, а как он галерный гребец, то не желает быть погребенным где-нибудь, кроме трюма, затем что это место, подобающее его пройдошеству; так он притворялся умирающим, а когда его хотели унести прочь, со смехом вскочил и сказал капитану: «Синьор капитан, уверяю вас, что среди всех гребцов, вами набранных, не найдется такого скверного, как я, а посему отпустите меня на этот раз, сделайте милость, если не хотите, чтобы вашу галеру прозвали самой скверной галерой из всех, какими располагает Синьория!» [8] По этой причине капитан, смеясь и тешась этими причудами, согласился отпустить его на сей раз, затем что он разыгрывал безумца так чудесно, и дал ему мочениго [316] в придачу, говоря: «Моли Бога, чтобы, хотя на сей раз ты избежал галеры, вдругорядь не угодить на виселицу».

[9] Вот помешанные, над чьей палатой в Больнице — изображение Меркурия, [317] как бога всех плутов и мошенников, им подобных, к которому по этой причине я обращаю следующую молитву, призывая его на защиту таких людей.

[1] Та помощь, на какую можно надеяться от сына Юпитера и Киллены, [318] ожидается от тебя в рассуждении этих безумцев, о великий вестник богов, [319] ибо эти люди сообразуются с твоим гением в такой мере, что всему свету мнятся твоими братьями. [2] Это, как видишь, притворщики, а ты — бог обманов, отменным плутовством уведший Аполлоновых коров у Аргуса, их сторожа. [3] Но если этого недостаточно, тогда всеми знатными прозваньями, кои ты стяжал у поэтов — прежде всего, Гермеса, то есть истолкователя речей; Камилла, то есть служителя, поскольку ты посол вышнего Юпитера; Крылонога, поскольку ты, как небесный вестник, носишь крылья на бедрах; [320] Майерожденного, поскольку рожден Майей, дочерью Атланта; Аркадца, поскольку рожден в Аркадии; Килления, поскольку рожден на горе Киллене; Лигия, Агрифонта [321] и Номия, — мы в усерднейшей мольбе заклинаем тебя позаботиться о них, как подобает столь великому богу, и явить согласие столь пылким ходатайствам. [4] И чтобы сильнее возбудить тебя к этому предприятию, они представляют твоим очам многочисленные досточтимые дела, совершенные тобою: ты изобрел лиру, палестру, торговлю, риторику; ты обучил египтян письменности, освободил Марса из узилища, привязал Прометея на горе Кавказской, устроив так, чтобы коршуны его терзали; и эти люди молят тебя к блистательным прежним деяньям прибавить обдуманную и основательную защиту сего рода помешанных. [5] А если ты это исполнишь, жди, что пред твое изображение в храме фенеатов [322] немедля принесут лисью шкуру — даренье, весьма тебе соответствующее.

[1] Мало найдется таких, кто не знает хотя бы по имени этого рода помешанных, коих мы называем лунатиками, или помешанными повременно: так как они не непрестанно обуреваемы неистовством, но только иногда, с некими перерывами, то получили имя лунатиков, потому что в недуге своего помешательства они переменчивы, подобно луне, или скорее потому, что этот род безумия присущ и свойствен тем, кто рождается в новолуние, или потому, что в убывании и возрастании луны и сообразно различным ее состояниям эта болезнь то укрепляется, то приметно слабеет. [2] Поэтому Юлий Фирмик в четвертой книге «Математик» говорит: И если луна в неблагоприятном расположении, она производит страдающих судорогами, или лунатиков, или больных падучей. [324]

[3] В пример этого рода безумия можно привести Николетто из Франколино [325] и Лоренцино из Кьоджи. Первый из них в новолуние всегда впадал в такую блажь, будто сделался раком, и искал всю окрестную воду, чтобы в ней укрыться; в другой раз он превращался в улитку и вздевал пару рогов себе на голову, чтобы подражать их природе; иной раз бывал луком-пореем или зубчиком чесноку и бегал среди зеленщиков с криком: «Кому отменных овощей?»; а иногда делался сосиской или ветчиной и остерегался колбасников пуще чумы, боясь от них дурного обращенья. Другой же, когда луна убывала, убывал в своем уме, так что голым бегал по базарной площади, показывая весь свой срам, а иной раз, завернутый в большую корзину, ходил по площади, толкая каждого встречного; иной раз, вовсе обезумев, бил людей камнями и палками; иногда — это было безмерно смешно — хлестал себя бычьими потрохами по голым ягодицам посреди площади, а потом бегал за мальчиками с гнилой и вонючей требухой, бросаясь ею в тех, кто теснился вокруг него, как птички вокруг сыча.

[4] Сандрино из Пьетрамалы [326] тоже был лунатиком и, страдая от этого недомогания мозга, однажды в полнолуние учинил безрассудства, о которых весьма смешно слышать; рассказывают среди прочего, что, найдя какую-то гостиницу или харчевню, над которою был вывешен эмблемою лавровый венок, он надел этот венок себе на голову и начал говорить, что он поэт, и петь, что приходило на ум; когда же вокруг него собрались люди, он, по случайности увидев одну потаскуху, звавшуюся Дианой, в том неистовстве, какое им владело, [327] пропел о ней такие стихи:

[5] А видя в другом месте некоего педанта, пропел о нем такие стихи:

[6] К роду лунатиков можно отнести и Менегоне из Ольмо, [329] который, с уходом луны уходя из разума, шел к ямам собирать салат и часто таскал пучки крапивы и чертополоха на рынок, думая продать этот вздор вместо салата; иной раз он шел удить лягушек и наполнял садок жабами, так как их не различал; иногда же, изображая лудильщика, ходил по улицам, весь черный, как уголь, с криком: «Кому чинить сковороды, оловянную утварь, подсвечники, мадонн?», [330] причем из того, что полагается лудильщику, у него был лишь дым да цвет усов, да сальный мешок за плечами, который он таскал для важности.

[7] Таков тот род лунатиков, о котором мы говорим. В Больнице над дверью палаты у них вывешена эмблемою богиня Геката, [331] к которой, как их любимице, мы по обыкновению обращаем нижеследующую молитву.

[1] Буди присно благословенна и бесконечными хвалами окропляема, о любезнейшая дочь Латоны, сестра божественного Аполлона, заслуженно нарицаемая Гекатой, затем что ты принуждаешь непогребенных блуждать сто лет, [332] подобно тому как блуждают своим мозгом бедные безумцы, которых мы зовем лунатиками, — если ты счастливо оделишь твоим благосклонным влияньем эту недужную толпу, которая на твою, о трехликая богиня, помощь с великой тревогой уповает. [2] Помоги, прошу тебя, сему недужному и шаткому стаду, ибо когда узрится, что близка твоя помощь столь дорогим друзьям, узрятся немедленно в трех великолепных храмах, тебе принадлежащих, — один в Перге, памфилийском городе, другой в Эфесе и еще один в таврической области [333] — водруженные в твою честь, как знатный трофей, три турецких стяга со знаком Оттоманов посредине. [334] [3] Сим недвусмысленно явится каждому благо, принесенное тобою этим людям, и зло, по твоей милости отнятое у них и исторгнутое.

[1] Нужно иметь знание и опыт в многочисленных любовных делах, что приключились в древние и в новейшие времена, чтобы описать с подобающей важностью все безумства влюбленных: они — явная причина тысячи других видов безумства, кои от этого ствола, как от своего начала и истока, выводя свое бытие, заставляют жизнь этих людей не только казаться, но и в самом деле быть безумней всего, что можно вообразить. [2] Это помешательство, как представляется, главным образом укоренено в мыслях, желаниях, понятиях, решениях, речах, жестах, знаках и поступках: [336] все эти вещи, выступая в согласии, делают человека помешанным в любовных делах до такой степени, что его безрассудство превосходит всякое другое безрассудство, мною описанное.