На кухне Натка долго пыталась разглядеть в окно подъездный козырек и дорожку, забирающую к торцу дома. Есть там кто, нет?

Было темно. В темноте колыхались ветви рябины. Тоже ведь разрослась, зараза. Дальше, на детской площадке, кажется, помигивали огоньки сигарет, но Натка была уверена, что ни сына, ни Лаголева там нет. Лаголев к таким компаниям интереса не испытывает. Или, пожалуй, даже побаивается. А Игорь – мальчик не компанейский, нервный, его, скорее, отгонят толпой подальше, чем примут в свои ряды. Он и из одноклассников как-то сразу выбивается, тощим чучелом, видимо, папочкина заслуга. Вроде и не трудный ребенок, а в последнее время не тронь его, не скажи ему, не командуй, пропади с глаз долой, чуть что – сразу в крик, недалеко – и руку поднимет. Лаголев с ним сю-сю да сю-сю, как слепой, не видит, что у мальчишки уже гормоны вовсю колобродят.

Такие вот спиваются или какую-нибудь глупость устраивают, от которой потом родителям – хоть вешайся. Впрочем, Лаголеву-то все равно. Это все на ней, на Натке. Взвыть бы, да смысла нет. А впустую – зачем? Легче не будет.

Беспокойство, зародившись ломотой в боку, мурашками переползло к сердцу.

Что-то долго. Что тот, что другой. Как за смертью посылать. Ну, ладно, один распсиховался, дверью хлопнул, другой-то, постарше, понимать должен, что она тут места себе не находит. Хоть бы позвонил с таксофона! Номер уж, наверное, не забыл. Натка замерла в коридоре, гипнотизируя телефонный аппарат.

Где звонок? Давай, звони. Придурок!

Она сняла трубку с рычажков, проверяя, есть ли соединение. Телефон разразился длинными гудками. Натка бросила трубку. А лучше бы Лаголеву в его звонкую, пустую голову! Ладно, что теперь? Она постояла, раздумывая. А пусть дохнут! Пусть не возвращаются! От горечи повело, искривило рот. Нет, какие сволочи! Кроссовки дай, ужин дай, не ругай, денег не требуй, а сами? Злые слезы закололи глаза. Дождутся, она тоже уйдет куда-нибудь. Есть варианты.

Натка одела кофту.

И снова к окну. Фонарь у автостоянки логично освещал автостоянку. Еще один фонарь освещал проезд между домами. Что же за тварь методично уничтожает лампочки у подъездного козырька? Натка щурилась: не Лаголев ли сидит на скамейке, закрываясь чертовой рябиной? На детской площадке – ни огонька сигаретного, разбежались.

Зашумело в ушах. Пальцы застегнули пуговицы. Несколько секунд во времени вдруг выпали, и Натка обнаружила себя в легком пальто уже на пороге квартиры – вот-вот отщелкнутся крупные зубы дверного замка. Ах, да! Не хватало еще за Лаголевым его глупости повторять и оставить семью в неведении. Натка прошла в комнату, выдернула лист из тетрадки и написала: «Буду через полчаса». Ну, вот, поспокойнее.

Бумм!

Входная дверь распахнулась, и кривящий губы, мрачный сын влетел в квартиру. Он содрал куртку и скинул ботинки.

– Игорь! – крикнула Натка, когда сын направился в свою комнату.

– Что? – обернулся тот.

По беглому осмотру – вроде бы не дрался, синяков нет, царапин тоже, а угревая сыпь – так без нее никуда, возраст. Губы только коричневые. Шоколад что ли ел?

– Ты где был? – спросила Натка.

– Где надо, – буркнул Игорь.

Интонации один в один Лаголевские.

– Тебе поздно никто не разрешал черт-те где шляться.

– Это мое дело.

– Стой! – окриком остановила сына Натка. – Как ты со мной разговариваешь?

– Нормально я… – сразу понизил тон Игорь.

Глаза – в пол. Челка – защитным частоколом. Руки живут своей жизнью – трут джинсы, цепляют швы, крючат пальцы.

– Что?

– Ботинки протекают! – выпалил сын. – А вы не можете мне вшивых кроссовок!.. – Он посмотрел с вызовом. На шее проступили жилы. – Меня в классе вообще уже бомжом называют! Понятно?

– Завтра купим, – сказала Натка.

– Ага!

Вселенское неверие прыгнуло в голосе, обозначилось междометием. Сын резко двинул плечами, продавил грудью дверь своей комнаты.

– Игорь! – Натка вошла следом. – Посмотри, какой у тебя бардак!

– Это моя комната! – проорал в лицо ей сын.

Кровь бросилась Натке в голову.

– Нет! Это моя комната! Моя! – заорала она в ответ, щепотью из трех пальцев клюнув себя в грудь. – И если ты слишком взрослый и самостоятельный, изволь оплачивать ее сам. Сорок процентов квитанции! Давай, я жду! А если ты все еще хочешь считаться моим сыном, то прибери свой свинарник! Я за тебя это делать больше не буду! Иначе ни кроссовок, ни карманных денег ты больше не получишь!

– Ну и пусть!

Игорь рухнул на раскладной диван, зарылся головой в постельный ком из простыни, подушки и одеяла. Весь разобиженный!

– Что? – Натка встала над ним. Напряжения, скопившегося в руках, опушенных в карманы, не выдержала нижняя пуговица на пальто, со звоном выстрелила в пол. – Я тебе сказала? Сказала. Хочешь кроссовки? Будь добр прибраться. И вымыть пол!

– Еще пол? – выдохнул из-под кома сын.

– Вылизать! Быстро!

Сын тряхнул ногой и что-то буркнул.