Как же больно.

Как тоскливо…

Эданна Ческа сапоги с любовника лично стягивать не стала. Позвала лакеев, те и перетащили его высочество на кровать, и сапоги сняли, и часть одежды. Ческа укрыла его одеялом, морщась от запаха вина, и улеглась рядом.

А что поделать?

Надо вытирать сопли, утешать… вот зачем ей еще один ребенок? Ей-ей, иногда и этого не знаешь, куда бы засунуть… И вдобавок Адриенна СибЛевран.

Вот не было печали…

Ческа и своему отражению не созналась бы, но девушку она боялась. Только вот и у нее тоже выбора не было.

Лоренцо

Динч волновалась.

Лоренцо… ее личный персональный Ангел – пропал. О его выступлении на арене она была наслышана, а вот потом…

Потом он ушел – и пропал. То есть никто не знал, ни где он, ни что с ним…

Никто.

Ничего.

Бема-фрайя тоже не знала и откровенно бесилась. Но если у Зеки-фрая можно было что-то спросить, он-то старался поддерживать хорошие отношения с жителями Ваффы, особенно с теми, от которых многое зависело, то Кемаль-бей…

Динч знала, что он в бешенстве.

Что он проиграл рабу. Причем проиграл и его свободу, и свободу своих жертв…

Что Ангел выстоял три боя на арене.

Три. Боя. Подряд!

Это может понять только тот, кто сталкивался с подобным. Даже один бой – уже тяжело, особенно если противник…

Собака, лев, берсерк…

Кому-то и одного льва хватило бы. Да и собака не самый легкий противник, особенно такая, бойцовская.

Так что к Кемаль-бею никто с расспросами не лез – себе дороже. А вот куда делся Ангел?

Вроде как последний бой он выстоял, он победил, а потом… потом Кемаль-бей приказал его убить.

И Ангел убил два десятка его людей, а потом сам ушел с арены. На своих ногах.

Ваффа гудела.

Ваффа шумела.

Ангел прочно стал героем Ваффы и, если бы захотел, смог претендовать на звание почетного гражданина… ладно, такого здесь не было, но что-то близкое по смыслу – вполне. Гладиаторов ценили, любили, изображали на вазах и даже на стенах домов… а уж таких гладиаторов!

Но Ангел не находился, и Динч нервничала.

Допустим, с ним что-то случилось… его ранили, он где-то отлеживается, он умирает, он мечется в горячке… а она даже помочь никак не сможет!

Вообще никак!

Вот ведь где ужас!

Почему ужас, почему ее трогает судьба гладиатора, почему она переживает? Динч не хотела себе отвечать и на половину этих вопросов.

Ни к чему.

Если признаваться самой себе, она прекрасно могла и уехать одна, и договориться с кем-то… выкупиться у Бемы-фрайи… или не выкупиться, а просто сбежать.

Динч и это могла.

Она была некрасива, но ума ее это не лишало, даже наоборот. Она много чего видела, слышала, запоминала, она преотлично могла справиться и без Лоренцо.

Да, ей пришлось бы сложнее.

Да, она бы дольше возилась. Но – могла.

А почему она решилась заговорить с Ангелом, то есть с даном Феретти? Да потому, что мужчина показался ей умным, серьезным, потому что… Динч не хотела признаваться даже самой себе, но она ведь женщина!

Она самая обыкновенная женщина, и ничто женское ей не чуждо!

Пусть слуги-мужчины смеются за ее спиной, называя ее страшилкой и «стерлядью», пусть на нее никто не обращает внимания – зачем, если есть множество хорошеньких, молоденьких, кокетливых, – пусть служанки хихикают в кулачок, называя ее «наша рыбина» и намекая на ее холодную кровь.

Пусть!

Динч, то есть ньора Дженнара Маньяни, и так все отлично знала! И в себе не сомневалась! Она достойна лучшего! Спутаться с грязным стражником или другим рабом? Признать, что она такая же, как и все?!

Да вы что – издеваетесь?! Это она-то?!

Она?!

Никогда она себя так не уронит! И с надеждой на свободу тоже прощаться не будет. Вот эти дурехи с кухни… ну что с них взять? Сегодня глазки строят, завтра с мужиками обжимаются, послезавтра с пузом. И все. Прощай, свобода. Куда ж ты побежишь-то, дуреха, с ребенком, да еще если у того отец есть…

Тоже, кстати, свои сложности.

Если рабыня рожает ребенка от свободного человека, тот его может признать и забрать, выплатив определенную, хотя и небольшую сумму хозяйке. Может и рабыню выкупить. Только вот случалось такое раза два за все время, пока Динч жила в Ваффе.