– Надеюсь, вы хотя бы делом заняты, а не болтовнёй… Потому что вашего друга я хорошенько запомнила, – она деловито и властно приподняла одну бровь: – вы у нас, можно сказать, прописались, мистер, – заключила начальница, обратившись к Джиму.

Джим свернул в кулак листок с рисунком, встал с кресла и взволнованно оглядел миссис Саммерс.

– Я уже ухожу, не сердитесь на мисс Маллиган: клянусь, она не отвлекалась, это всё я сам, – он обаятельно улыбнулся и слегка кивнул в знак извинения.

– Да вы тот ещё прохвост, – миссис Саммерс хитро сощурилась и поправила свои дорогие очки: она скрывала это за высокомерием, но Джим произвёл на неё приятное впечатление. – Давно рисуете? – как бы нарочно изобличая его тайну.

– Что? А, нет… Я не рисую… совсем, – он бросил листок в корзину для мусора. – До встречи, Леони, – наскоро бросил на прощание и скрылся за дверью.

– Любопытный молодой человек, – загадочно изрекла миссис Саммерс.

***

США, Нью-Йорк, октябрь, годом позже.

Шерлок, успевший перед приездом в Линкольн-центр изучить план здания оперы, ловко шагал по коридорам, которые ещё не успели облюбовать наёмники Мориарти. Леони молча шла за ним следом, сжимая руки, ставшие влажными, в кулаки. На удивление было пронзительно тихо, словно все до единого, что были захвачены в заложники, уже ни на что не надеялись, а начали безмолвно молиться. Леони становилось дурно с каждым новым шагом, желудок ей скрутил тугим узлом страх, но чувства её были настолько возбуждены, что волнение притупляло ужас.

Они поднялись на верхний ярус, под потолком, где не было никого: людей согнали оттуда вниз, на балкон и в партер, многие ютились у оркестровой ямы.

– Странно, что людей сравнительно немного, учитывая, что опера рассчитана почти на четыре тысячи мест, – удивившись, шепнула Леони, в страхе хватаясь, словно ребёнок, за рукав пальто Шерлока.

– Вы не наблюдаете за новостными сводками? Вокруг представления разгорелся скандал, и вся чопорная «благопристойная» (он подчёркнуто пренебрежительно выделил этот эпитет) элита вернула билеты за два дня до премьеры, – ровно и самодовольно ответил Холмс.

Зоркий глаз детектива беспрепятственно нашёл Мориарти: он сидел в ложе на противоположной стороне, на третьем этаже. Вся его поза – постановочно-царственная, праздная, изображающая скуку и предвкушение – свидетельствовала о том, что он уверенно ждёт Шерлока.

– Но я не приду, – неосознанно торжественно произнёс Шерлок вслух обрывок мысли, распахнув глаза и глубоко вдохнув.

– Что? – Леони не имела возможности поспевать за думами детектива, потому ничего ещё не понимала.

– Как самонадеян… Жаль, что чай уже остыл, – иронично заключил он, покидая зрительный зал.

Шерлок и Леони направились к противоположной стороне, где сидел Мориарти. В проходных никого не было, никто не преграждал им путь. «Он меня ожидает, его «собачонки» осведомлены, только поэтому нас никто не схватит в коридорах… Думай!.. – приказывал он себе, жмурясь на ходу из-за внутренней умственной работы. – Она мой козырь, то, в чём я, вероятно, слепо уверен. И если кто и спасёт всех этих напуганных людей, то именно она, не я… Скверная развязка. Не люблю быть на краю основного действия, но иного пути нет, я вынужден рискнуть всем».

Как только впереди показалась дверь, ведущая в зал к ложам, Леони неожиданно осознала, что стоит перед входом одна. Куда испарился детектив, было неясно. К горлу словно подползли невидимые путы и окутали его изнутри, причиняя сухую боль, от которой было невозможно сглотнуть. Леони сразу вспомнилось отчего-то, как она ещё малышкой упала с яблони в саду у дедушки, рассекла колено и вопила что было сил, так неистово и громко, что сбежались не только родители и соседи, но и проходящие мимо. Подростком она набивала в салоне татуировку розы на лопатке, проклиная всё на свете и свои капризы, а на первом курсе ей вырезали аппендицит… Вспомнилась в миг вся-вся физическая боль, какую только ей привелось испытать за свою недолгую жизнь, но её теперешнее состояние душевных мук, неуловимых глазом, неосязаемых казалось ей нестерпимее и больнее всей минувшей боли.

«Что находится за этой дверью? Наверное, я должна спросить себя кто, но я не знаю, человек ли там теперь находится вообще…»

Ей стало стыдно за это умозаключение, хотелось говорить себе, что она любит Джима и не верит в то, что он плохой человек, но рассудок шептал обратное – до отчаяния неутешное и гадкое.

Небрежно и неуклюже поправив зачем-то растрепавшиеся ещё больше локоны, отряхнув с рукава жакета соринку, Леони обхватила обеими руками себя за плечи, вздрогнула и нервно выдохнула. Она умоляла себя сделать хотя бы один шаг.