– Ладно, – сдал позиции Белецкий. – Давайте искать убийц Павла Сергеевича. Кто у вас на примете?

– Пока пятеро.

Руднев протянул Белецкому список, тот прочитал и ахнул.

– Дмитрий Николаевич, а вы не хотели бы начать с менее значимых персон? А то я за карьеру Анатолия Витальевича опасаюсь. Как бы его в отставку без прошения не отправили за такой масштаб подозрительности.

– Эти больше всех подходят, – упрямо заявил Руднев и принялся объяснять. – Первый –действительный статский советник Граббе Михаил Николаевич, чиновник особых поручений Собственной Его Императорского Величества канцелярии…

– А также брат Александра Николаевич Граббе, генерал-майора Свиты, командующего Собственным конвоем Его Величества, – счёл нужным вставить Белецкий.

– Верно! Младший брат. И не просто младший, а младший из пяти братьев!

– Вы намекаете на прозвище «Мизинец»?

– Я это допускаю.

– Дмитрий Николаевич, но я не хочу допускать, что нашего государя охраняет брат предателя! Желаете меня переубедить, добавьте аргументов в пользу ваших подозрений!

– Изволь! – Руднев подсунул Белецкому газету. – Это последняя статья про заговор Вер-Вольфа. Здесь сказано, что со стороны Канцелярии высочайшее распоряжение выявить и обезвредить Капитул курировал действительный статский советник Граббе, который до войны успешно возглавлял в Канцелярии комиссию по русско-турецкому вопросу. Кроме того, я видел, что Граббе с Вяземским пожимали друг другу руки и разговаривали, как очевидно знакомые люди.

– Вы меня не убедили, – упорствовал Белецкий. – Попробуйте с другой кандидатурой.

– Следующий – полковник Уваров Фёдор Борисович, глава Кавказского окружного интендантского управления. У них с Вяземским был конфликт. При нашей прошлой встрече Павел Сергеевич рассказывал мне про мятеж, который произошёл где-то на Кавказе. Как я понял, там предполагалось вмешательство англичан и турок, поэтому происшествие попало в зону компетенции разведки. Тогда я и услышал имя Уварова, который на тот момент руководил снабжением в должности корпусного интенданта, и, по версии Павла, продавал оружие, лошадей и провиант мятежникам. Доказать ничего не удалось, даже разбирательства толком не было из-за каких-то там покровителей Уварова. Фёдора Борисовича просто на пару лет куда-то перевели. Но сейчас он снова на поставках, причём именно Кавказского фронта. И именно на Кавказ поставлялись рысаки с конезавода одного из членов Капитула. Кроме того, как офицер кавказского корпуса Уваров, носит бурку, единственный из всех офицеров, присутствовавших вчера у Каменских.

– Это-то тут при чём? – не понял Белецкий.

– Шарлотта сказала мне, что Павел кого-то в зале назвал: «Волк в овечьей шкуре».

От Белецкого не ускользнуло, что Дмитрий Николаевич упомянул мадам Атталь по имени, но акцентировать на этом он не стал.

– Этот ваш кандидат мне куда менее симпатичен, но и здесь всё выглядит несколько надуманным.

– Третий подозреваемый, – продолжил Руднев, не обращая внимания на критику со стороны друга. – Остроградский Всеволод Александрович, старший советник Министерства иностранных дел при Азиатском департаменте…

– Остроградский-то вам чем не угодил? – изумился Белецкий. – Он один из ярых патриотов, отстаивающих идею неразрешимости и извечности русско-германского конфликта.

– Всё не так однозначно, – возразил Дмитрий Николаевич. – Это сейчас Остроградский ратоборствует против немцев, а ещё несколько лет назад он входил в число оголтелых друзей Германии, ратующих за сближение наших империй. Его первой женой была немка, причём какая-то там дальняя родственница Августы Виктории 23 . Когда же в Европе отчётливо запахло порохом, Остроградский быстро переобулся из немецких башмаков в русские лапти, и даже наскоро развёлся и женился второй раз, теперь уже на представительнице рода Долгоруких. Всеволод Александрович так громко и активно каялся в своих прежних заблуждениях, что его на всякий случай перевели в Азиатский департамент 24 – обрати внимание, именно в Азиатский! – но он по-прежнему считается лучшим в России знатоком германского вопроса, входит во всякие там советы и имеет обширнейшие связи с немцами в России и за её пределами. Мне всё это Каменский рассказал. Он очень недолюбливает Остроградского, считая его исключительно двуличным человеком.

– Оборотень?

– Да! Есть ещё одно, что ставит его в ряд подозреваемых. Пока мы с Павлом разговаривали, Всеволод Александрович постоянно находился в поле моего зрения, я ещё подумал, что у него какое-то дело к Вяземскому, и он выжидает момента, когда можно будет с ним переговорить без свидетелей.

– Царедворец, офицер, дипломат. Неплохо! Кто там у вас дальше, Дмитрий Николаевич?

– Дальше, Белецкий, профессор. Шлау Роман Арнольдович.

Белецкий сделал протестующий жест.

– Я положительно возражаю против такого вашего подозрения! – решительно заявил он. – Роман Арнольдович – светило российской науки! Он величайший историк! Непревзойдённый эксперт в вопросах средневековой Европы. Его авторитет признан не только в России, но и далеко за её пределами. При этом Шлау патриот до мозга костей и всегда был им. И это не истерический новомодный патриотизм, а благородные убеждения человека, знающего историю и глубоко уважающего культуру и традиции других народов. Я имел удовольствие бывать на его открытых лекциях. Это великий учёный муж, сфера интересов которого несравненно выше националистических заговоров!..

– И тем не менее, Белецкий! – Дмитрий Николаевич перебил пламенную речь друга. – Шлау хорошо знаком с Вер-Вольфом, они оба состоят в Императорской академии наук и являются соавторами нескольких научных работ, посвящённых тайным обществам. Монографии Романа Арнольдовича я также видел в коллекции магистра эзотерических искусств Вершинина…

– Там и работы вашего отца имеются! – не собирался сдаваться Белецкий.

– Имеются, – подтвердил Руднев. – Но Шлау писал не об алтайских шаманах, как мой отец, а об европейских колдунах. Но главное даже не это. Роман Арнольдович находился в зале, где спиритический сеанс должен был проходить, и стоял аккурат за моим креслом до того, как духа вызывать начали. А после, когда я прибежал в гостиную, он был уже там, подле умирающего, пытался помогать и громче всех звал доктора. Самое же странное то, что, когда всё было кончено, он сразу вышел из толпы, и дальше я видел, как он отдавал какую-то записку лакею.