— Срамница! Бесстыдница!

Я оказалась права неоднократно. Первое: «Сладострастная поэма» действительно всего лишь безвредный сборник скабрезных стишков, и его отобрали у старшеклассниц. Второе: прививать девочкам образ мышления двадцать первого века — мартышкин труд, даже с малого возраста. Слишком много у них дурных примеров. Особенно если учесть, что у самих задир рыльце в том же пушку, они просто не пойманы.

Перевозникова стояла у окна и словно не слышала подначек одноклассниц, а увидев меня, покраснела и отвернулась. На лице у нее был серьезный синяк. Я закусила губу: вот кто уверен, что книжку уволокла я. Но потом я триста раз могла пристроить эту «Поэму» на подоконник, как и сказала. Пусть Окольная роет землю.

Почему Алмазова испачкана в земле?

Мне она не ответила, только пожала плечами. Есть, конечно, люди, неряшливые всегда, в какие бренды их ни одень, и не всегда они вышли из трущоб, есть и потомственные богачи неловкие и неопрятные. Но эта загадка все равно зудела навязчиво, как комар.

Мои девочки отправились на урок арифметики, и сухонький, профессорского вида старичок мне понравился, да и малышки не выглядели удрученными, так что я решила — могу заняться делами. Отправить письма, дописать свои заметки и вечером сходить к черепахе. Главное, что я ей скажу: тепло и еда. Или пусть сама ест то, что приказала давать пансионеркам. Смешно, кто же меня послушает… даже если стукнуть кулаком по столу. Смешно, но надо попробовать.

Фамилия Калининой заставила меня сбавить темп и пройти мимо старшеклассниц помедленнее. Это был клуб обожания — около десяти девушек окружили высокую блондинку, и я напрасно надеялась проскочить незамеченной. Все эти девушки помнили Софью Сенцову, и как иначе, среди всех, кого я успела увидеть, в академии ей не было равных по красоте.

— Мадемуазель, здравствуйте! Здравствуйте, мадемуазель! — защебетали они, и я совсем остановилась, с вежливой улыбкой кивнув. — Как мы рады вас видеть, мадемуазель!

Розен смотрела на меня волком. Ах да, парфетка и всеобщая любимица, сейчас ты на глазах теряешь позиции, но меня это беспокоит меньше всего. Впрочем…

— Здравствуйте, Розен, — я специально выделила ее одну и лишь потом поздоровалась с остальными. Подмывало задать вопрос о Калининой, но это сильно бы подняло авторитет Розен и подпортило положение мне. Сомневаться я могла в чем угодно, кроме государя-императора и догматов церкви, а прилюдно польстить умению Розен предсказывать было равносильно намерению вылететь отсюда, похоже, опять в каземат. Подобное преступление уже не прощают.

Мне казалось, Розен хочет мне что-то сказать, но нечто ее останавливает. Или некто в количестве десяти человек. Девушки ждали учительницу музыки, она запаздывала, класс был закрыт, чтобы пансионерки не тиранили инструменты. Розен еще раз улыбнулась, я кивнула и пошла дальше, гадая, о чем же она промолчала. Неужели можно допустить мысль, что…

— Не глупи, — оборвала меня Софья сердито. — Мужчины не рожают детей, женщины не способны к магии. Это просто, почему ты не можешь понять?

Да, козочка, звучит очень логично, но тебе придется посражаться со мной. Понимаешь… магия для меня еще более незнакомое нечто, чем академия и керосиновые лампы. Прости.

Кто-то бежал прямо ко мне, и я остановилась и прижалась к стене: до лестницы оставалось всего ничего, не хватало свернуть себе шею от чьего-то пинка. Но Перевозникова не стала на меня нападать, наоборот, она остановилась поодаль, сделала книксен и зашептала, не подходя ко мне ближе, чем на два шага:

— Мадемуазель, я должна вам сказать. Я знаю. Отец Павел наложил на меня покаяние, и я все видела. Алмазова бегает в храм.

— Что? — переспросила я, ничего не поняв из страстного сбивчивого монолога.

— Мадам, Наталья Филипповна, искала ее несколько раз. Но мадам не любили, ей никто не сказал, и я тоже, что Алмазова постоянно бегает в храм. Это никого не удивляет, она дочь архиепископа и привыкла к храму, но мне не хотелось бы… — она смутилась. — После того, что вы сделали для меня, я не могу промолчать, я знаю, что вы будете искать эту девочку.

— Спасибо, — обескураженно произнесла я и не смогла не добавить: — Отец Павел — добрый и справедливый человек, за что он наложил на вас покаяние?

Я улыбалась. Тайна Перевозниковой пряталась у меня под юбкой, и этой улыбкой я говорила — все останется между нами, я не выдам тебя никому.

— О, мадемуазель, — теперь заулыбалась и Перевозникова и еле сдерживала смех, — я читала вслух «Одетту». Мадам отобрала ее, наверное, теперь читает сама.

Софья осторожно покашляла.

— Это чудесная книга, — согласилась я. — После того, как вы покинете академию, советую дочитать. Там дивный финал.

Мы, казалось бы, разошлись, и я начала спускаться по лестнице, как меня догнал робкий вопрос: