— Что же ты, денег хочешь? — напрямик спросила я. Шкатулка? Я убила мужа — допустим, но не с тем соперником ты сел играть. — Придворная жизнь много стоит. Дам денег, но сперва шкатулку, дьяк, мне отыщешь.

Туше? Полно, мальчик, сейчас я тебя добью.

— И то, что хранилось в ней, — продолжала я ровно. — Отыщешь — дам денег столько, сколько сможешь на себе унести.

— Что было в ней?

Логичный вопрос. И ответ ты получишь точно такой же.

— То не твоего ума дело, — улыбнулась я. — Ищи, дьяк.

— Светлейший… — выдавил он, кривясь, но я качнула головой сокрушенно:

— А то не моего ума дело. — Я понимаю, что он у тебя инициативу перехватил, и с ним мне еще предстоит разобраться, и хватит ли у меня на него сил, я не знаю, но мне нужно прижать тебя. Ищи то, не знаю что, не знаю где, я ведь тоже рассчитываю на эмира, ишака и Ходжу.

Шкатулка в надежном месте, а выдастся удобный момент, я выкину ее куда-нибудь в реку. Найдут потомки четыре века спустя и сломают головы этой загадкой.

— Дом, — Воронин перешел к делу, — отпишешь, боярыня.

— Отпишу, — не стала я торговаться. Нет в этом смысла. — Принесешь шкатулку — поговорим. За труды вознагражу щедро, ни тебя, ни падчерицу не обижу.

Он далеко пойдет — размашистыми шагами, с улыбкой, довольной и немного злорадной, которая на пару секунд мелькнула у него на лице. Но он достойный противник: не просто умен, но и умеет вовремя остановиться. Ему невдомек, что задача, которая перед ним, решения не имеет вовсе.

Славно.

Я поднялась. Несмотря на ощутимый холод в доме, несмотря на царящую сырость и промокшие ноги, я чувствовала неприятную струйку пота. Дьяка я загнала в тупик, но оставался еще один опасный противник, и беда — светлейшему от меня никакой выгоды совершенно; дьяк, понятно, будет молчать, когда он явился со сватовством, с него все возможные взятки уже были гладки.

Правды нет в этом доме, и пусть она тоже сгинет под толщей воды.

Я вышла, сама распахнув дверь. Дьяк остался в кабинете, в зале не было никого, лакей куда-то запропастился.

— Матушка!

Оклик Анны вышел смазанный, непонятный, и она опять выскочила ниоткуда. Я нахмурилась, готовая к куче нытья, но Анна, всхлипнув, неожиданно повалилась мне в ноги.

— Матушка, прости меня, глупую, прости, не должна была я молчать! Пелагея против тебя и боярышни молодой затевала! — завыла она, раскачиваясь и закатывая глаза. Спектакль? — Говорила, будет у матушки сын, так со двора его, как бы мертвый и народился, а потом, матушка, наказала боярышню молодую придавить… Аниську подуськивала все сделать, а как ее не стало в доме, так меня…

В погоне за химерами мы можем потерять все.

Я не помнила, как выбежала прочь. Я не знала, дышу ли, двигаюсь ли, живу ли еще. Я порывалась выскочить из возка и кинуться к дому, расплескивая снежную жижу, остатками рассудка понимая — быстрее не будет. Разум мой милосердно стер эту четверть часа — полчаса — час — из памяти, выключил, приковал взгляд к огромной черной дыре, стоявшей перед глазами, парализовал тело и волю. Просто ждать.

Я бежала по двору, не видя вокруг ничего, летела по лестнице, и сквозь вакуум пробивались женские голоса… выше, еще выше… В доме что-то происходило — произошло, но я запрещала себе думать об этом. На пороге опочивальни я окаменела, готовая ко всему, и боялась надеяться, что ничего не случилось.

Раскиданные бабьи тряпки, детская одежда, пеленки, расшитые золотом одеяла в темных потеках.

Гашка укачивала Тимофея, на лавке сидела Параскева Разуваева с Кондратом на руках, что-то сердито втолковывая растерянной Гашке, и до меня ее слова не долетали.

— Параскева? — крикнула я, не слыша сама себя. — Гашка? Что дети?.. Где Марья, где Фроська? Где Пимен?

— Так, Екатерина свет Кириловна, Фроське твоей срок пришел, — спокойно, уверенно, возвращая меня к жизни, сказала Параскева. — Я приехала, она на весь двор визжит, орет, дурная, как будто ее кто режет. Марья ее в повивальный дом повела, аль не слыхала? А Пимен…

— Дети?.. — выдохнула я. Не слышала. Не видела. Совсем ничего. Пятно растекалось, превращалось в призраки ночного кошмара, оно вернется еще не раз, не одну ночь я проснусь в слезах и холодном поту. — Как дети?

— Что дети? — переспросила Параскева. На что был невозмутим ее муж, но она, казалось, мор расшугает веником. — Я с подводой приехала, Фока Фокич тебе тканей прислал, Пимен ее принимает. Да что ты, боярыня, лица на тебе нет. Гляди, детей перепугала! Гашка, вот что сидишь, вынимай сиську, дурная баба!