– Рогозную?
– удивленно переспросил он, но тут же согласился, - буду.

А потом вздохнул, тяжело, как будто бы принимая самое трудное решение, и начал рассказ:

– Меня Мишка зовут. Я с Жути...

Рассказывал он долго. Между делом умял почти всю рыбу и половину каши. Выпил чайник «чая». Я только успевала подавать. Теперь было понятно, откуда у мальчишки такой аппетит. Если он всю жизнь побирался, то правило «ешь, пока дают» должно было впечататься в него очень быстро. Вот он и ел. Пока мог.

Короткая летняя ночь клонилась к закату. Костер почти потух и теперь еле слышно потрескивал, уже не заглушая звуки ночного леса. Где-то вдали ухала не-живая сова, шуршали в кустах не-живые мыши, радостно тявкал Пузик, сообщая нам, что нашел много вкусных насекомых. Тихо шебуршали в своем гнезде Правый и Левый. Деревья тихо, на грани слышимости шелестели листьями, укачивая ветер, который сегодня заснул где-то там среди ветвей, запутавшись среди них и присмирев.

Бело-серый пепел толстым слоем покрыл дно очага. Я сгребла несколько угольков в сторону и подкинула короткое, но толстое полешко. Гореть оно будет медленно и долго.

Воздух стал холоден и свеж, предупреждая о приближении утра. Вот-вот упадет обильная роса, а Борис застынет до следующей ночи.

Мишка закончил свою историю и замер. От непривычной сытости его клонило в сон. Он то и дело клевал носом, но последний кусочек рыбки в кульке из лопуха держал крепко.

Борис немного помолчал, а потом спросил:

– Но я все же не понял, как ты прошел Пределы?

Мальчишка пожал худыми плечами и ответил:

– Я не знаю почему, но они меня пропускают. Я случайно узнал, бежал от дядьки Ерофея... Он меня поколотить хотел за то, что я у него курицу украл. Только это не я был, - тут же вскинулся он, - я ж не дурак у своих таскать. Лиса это была, или куница, или еще зверь какой.

Он обвел нас взглядом. А я увидела. Что ему почему-то так важно, чтобы ему поверили. И кивнула.

– Конечно лиса, - согласилась я и повторила со всей убежденностью, - ты же не дурак у своих таскать.

Мишка неловко улыбнулся. А потом, повертев в руках кулечек, достал длинными пальцами последний кусок с самого дна и, положив в рот, ответил Борису:

– Но я думаю это поводок виноват. Меня не привязали еще, поэтому я и могу проходить сквозь пределы. А другие, привязанные, нет.
– он немного подумал и добавил, - на вас тоже поводка нет. Так что и вы, наверное, можете...

Борис резко вскинул голову и взглянул на Мишку с прищуром. Как будто бы хотел просветить его насквозь и убедиться, что тот сказал правду. Или, наоборот, развенчать его сказки. Но так он напугал бы мальчишку, который только-только начал нам доверять.

– Дорогой, - я слегка придвинулась к нему и обняла со спины, - скоро рассвет. Тебе лучше пойти в дом и лечь спать.

Борис взглянул на небо и кивнул, мол, согласен. Но тем не менее остался на месте, по прежнему глядя на мальчишку. Только сейчас недоверие в его глазах сменилось задумчивостью...

– Что за поводок?
– спросил он.

Мишка кинул на него взгляд исподлобья и потупился.

– Ну, - замялся он, - я не знаю, как оно на самом деле называется. Это я так назвал... У всех некромантов есть, которые светлейшему служат. Кроме вас...

– Поясни, - Борис явно о чем-то начал догадываться...

– Ну, - мальчишка снова метнулся глазами к Борису и уткнулся в землю, - это у всех некромантов в крепости... И молодых и старых... Их тьма как будто бы перетянута... вроде как собака на цепи.

– Чем перетянута?
– вмешалась я. До меня, как до утки на третьи сутки стало что-то доходить... Парнишка-то, как он сам рассказал, незарегистрированный некромант, то есть тот, который не прошел обучение в княжеских школах для некромантов. Не потерял память о прошлом и, кажется, не только ее...

– Светом, - буркнул мальчишка.
– Даже у темного князя он был. Поэтому я и не хочу к Светлейшему в лапы. У меня и так ничего нет, так потом еще и свободы не будет.
– Он вдруг шмыгнул носом и опустил напряженные плечи, - и папку забывать не хочу. Я его и так плохо помню.
– Он вдруг вскинулся и заглянул мне в глаза... В предрассветных сумерках я видела, как они блеснули влагой, - кроме памяти у меня никого и ничего нет. И я не отдам. Никому...

В его голосе звучало такая отчаянная уверенность, что я сразу поверила. Не отдаст. Лучше сбежит в Мертвые земли и погибнет в лапах нежити, но свободу и память о приемном отце не отдаст. И это показалось мне настолько близко моему собственному мироощущению, моим принципам и мыслям, что я кивнула, соглашаясь с его доводами.

Но Борис только хмыкнул. Озабоченно взглянул на небо. И встал. Оглядел сгорбленного Мишку и позвал его:

– Идем, - прихватил веревку, висевшую на ветке дерева, росшего чуть в стороне, и зашагал к входу в дом в полной уверенности, что мальчишка последует за ним.