И поверь, Альдред, каждый человек, что оказался на моём операционном столе, по-своему исключителен…

«Любовь? Он ей прикрывает свои кровавые перверсии? Любовь не имеет ничего общего с кровопролитием. Что бы ни плели священники в церквях, чем бы ни оправдывали Воины Хоругви то насилие, что посеяли на Востоке. Любовь… Любовь — это всего лишь иллюзия. Обман разума. Хрупкое стекло, которое так легко разбить», — спорил Флэй, но лишь с самим собой.

Едва ли он понимал, о чём толкует. Говорил же с позиции униженной, использованной жертвы. Раньше Альдред был уверен, что любил сестру Кайю. Любил и… Но увы, любовь и ненависть неразрывны. Это стороны одной медали. Асимметрия одного и того же нелепого лица, за которым стоит превеликое множество погрешностей.

Теперь беглец посыпал голову пеплом, отрекался от самой мысли, будто бы любовь связала их с ментором. Едва ли. Он просто нуждался в ней. А она — в нём. Сестра Кайя порушила их союз первой, потому как первой же и получила всё, чего хотела.

А чувства, что Флэй питал к той девочке, растворились так быстро, что он и не решался говорить о них, как о любви. Это могла быть просто дружба. Просто влюбленность. Просто жажда заполнить пустоту внутри. Либо же союз против неласкового и жестокого мира, где никому не нужные дети — просто корм для чудовищ с человеческими лицами.

На худой конец, застрельщица не привлекала его от слова «совсем». Вот уж где просто сговор против несправедливого мироздания, что пропускает через себя людей так, что на выходе получается фарш, который обратно не слепить воедино.

Сладостное состояние, воспетое менестрелями, — дезертир всякий раз находился где-то рядом с ним, но всегда проходил будто бы мимо. А теперь — и вовсе начинал бояться, сторониться. Особенно любви в интерпретации Руджеро Форленцы.

— Мне не нужна такая любовь, — сказал Альдред, как отрезал. — Уж уволь.

Заявления предателя не пришлись очкарику по душе. Былой энтузиазм его, пылкость рассказчика — всё сошлось в точку и схлопнулось в мгновение ока. Учёный стал чернее тучи, слившись воедино с тьмой. И лишь янтарные глаза поблёскивали в ней зловеще, будто у гуля.

— «Уж уволь»? — Как будто бы похититель ослышался. — Что значит «не нужна»?

Голос его с каждым словом всё озвончался и скрежетал, будто сталь при трении. Альдред хотел что-то сказать, как произошло нечто, чего он никак не ожидал.

На мгновение — всего на жалую секундочку — Руджеро спрятал за спиной руку и резко выдернул её обратно. Раз — и глаз ренегата пронзила нечеловеческая боль. За ней последовали спазмы по всему телу, словно все былые раны разом открылись. Ему под веко загнали что-то твёрдое и холодное. Будто бы из железа. Металл. Именно так.

Ложка. Обыкновенная ложка. Ей пытались выкорчевать глаз, выудить, будто сырое яйцо из скорлупы. И ведь почти получалось. Правда, Учёный не спешил: просто продемонстрировал ему свою извращённую «любовь». Металл стремительно вбирал в себя температуру от глаза, к которому прилила кровь.

До последнего Флэй молчал, но терпеть ему уже было невмоготу. Из его рта наружу вырвался ошеломительный крик — настолько пугающий и протяжный, что даже банши бы захлопнули свои уши.

— Ты никогда и близко не испытывал любви, — грозно заверил его Форленца.

Казалось, поражённый глаз перестал видеть совсем. Альдред не умолкал, попеременно вбирая пыльный воздух и крича. Он не дергался — инстинктивно понимал, что если сдвинется в любую из сторон, его глазное яблоко просто вырвет из орбиты. Пока что оно оставалось в своем мышечном гнезде. Учёный тоже застыл.

И всё же, что-то было не так. С века на скулу Флэя потекло что-то теплое. Кровь. Возможно, вперемешку со слезами. Однако и это было не самое худшее, что происходило с ренегатом в тот момент.

В его голове произошёл самый настоящий взрыв, что вырвался за пределы сознания через крик. Сравним он был разве что с подрывом на пороховом складе. Мгновение слипались в одно, нескончаемое и мучительное.

А между тем дезертир не переставал размышлять и рассуждать про себя. Равновесный Мир вновь раскрыл ему свою уродливую личину, и это стало настоящим откровением. Ненависть. Лютая ненависть — вот, что здесь и сейчас Альдред Флэй испытал по-настоящему ярко.

Он искренне возненавидел Церковь Равновесия, все её догматы и пропагандируемые добродетели. Эти же самые священники легко обходили их, вслед за ними — короли, а уж если и эти себе позволяли лишнего, чего говорить обо всех мирянах Западного Аштума? Они стремились к Порядку, но сами же не привносили в этот мир ничего, кроме Хаоса. Бесконечных смертей, боли, страданий себе и другим.

Если это гармонисты называют Властью Людей, ренегат считал, те не заслуживают ни зваться «людьми», ни обладать хоть какой-то властью. Если бы предатель мог, он бы с радостью поспособствовал разрушению Равновесного Мира. Уж лучше на руинах в который раз возвести нечто новое, чем дать великану на глиняных ногах и дальше расти ввысь, укрепляя религию, построенную на фундаментальной лжи.