— Ну и как для тебя это все обернулось?

— Не самым лучшим образом, — улыбнулась Эмили.

— Чисто! — донеслось из Грейт-Холла эхо хриплого голоса.

Она услышала грохот ботинок полицейских и перехватила взгляд Волка, нетерпеливо устремленный на вереницу открытых дверей.

— Мы здесь! — позвал он.

В этот момент Бакстер вдруг осознала, что он не предпринял ни единой попытки оправдать свои действия, не попытался убедить ее отпустить его и не попросил придумать какую-нибудь историю, чтобы потом его признали невиновным. Впервые в жизни этот человек, вместо того чтобы искать лазейку, взял на себя ответственность.

— Сюда! — опять крикнул он.

Эмили опять взяла его за руку, но в этот раз уже без подвоха.

— Ты не бросил меня, — с улыбкой сказала она.

— Ценой неимоверных усилий, — самодовольно усмехнулся он.

— Но ведь не бросил. Я знала — ты не оставишь меня в беде.

По запястью скользнул металл, и Волк в изумлении посмотрел на свою руку, больше не скованную наручниками.

— Иди, — прошептала Бакстер.

Он не двинулся с места, продолжая с силой прижимать к ее ноге свою ладонь.

Грохот бегущих ботинок приближался со скоростью несущегося на всех парах поезда.

— Иди! — приказала она, приподнялась и привалилась к свидетельской трибуне. — Волк, пожалуйста!

— Я тебя не брошу.

— Ты и так оставался со мной больше, чем нужно, — в отчаянии попыталась убедить его Эмили, вновь чувствуя, что слабеет, — помощь уже близко.

Волк открыл рот, чтобы ей возразить.

Шум нарастал, искаженные хрипы раций и бряцание оружия с каждым мгновением слышались все отчетливее.

— Нет времени! Беги! — взмолилась Бакстер, тратя последние остатки жизненных сил, чтобы его оттолкнуть.

Волк совершенно растерялся, но все же поднял с пола плащ и направился к небольшой двери за свидетельской трибуной. На пороге замешкался, повернулся и посмотрел на Эмили. В его темно-голубых глазах не осталось ни тени того монстра, который перед этим рвал Масса на части.

И вышел.

Бакстер посмотрела на убийцу, не уверенная, что он выживет, и вдруг вспомнила, что надо спрятать пистолет. Опустила правую руку, но пальцы нащупали лишь пол. С огромным усилием Эмили повернула голову и увидела, что оружия нет.

— Вот гад! — улыбнулась она про себя.

Когда в зал ворвался отряд полицейских в черном, детектив подняла высоко в руке свое удостоверение личности.

Волк шагал по знакомым коридорам, подальше от звуков продолжающейся зачистки. Чтобы скрыть окровавленную рубашку, он застегнул плащ Масса на все пуговицы, а перед тем как воспользоваться первым попавшимся аварийным выходом, надел очки. Вокруг него завывали сирены, но он знал, что в царившем у здания хаосе никто из собравшихся на улице их не услышит.

В тугих струях хлеставшего дождя выстроившиеся в ряд, ярко окрашенные автомобили экстренных служб блестели еще больше, сверкая на фоне унылого неба и нависших над городом свинцовых облаков. Через дорогу топтались журналисты и праздные зеваки. Толпа разрасталась все больше и каждый пытался протолкаться вперед, чтобы увидеть то, на что глазели остальные.

Мимо промчались двое врачей «скорой помощи». Волк спокойно преодолел запретную зону между судом и полицейским кордоном и издали махнул своим удостоверением молодому постовому, который был поглощен сдерживанием орды газетчиков и не обратил на него никакого внимания. Детектив поднырнул под полицейское ограждение, посмотрел на статую Правосудия, которая взирала с крыши и будто раскачивалась, подбираясь все ближе к ее краю, и стал продираться сквозь плотный строй ротозеев, прячущихся под пологом черных зонтов.

Когда дождь полил как из ведра, он накинул на голову капюшон длинного черного плаща и заработал локтями, чтобы побыстрее выбраться из толпы, толкаясь и наступая на ноги тем, кто по неведению преграждал ему путь, не обращая внимания на бросаемые в ответ злобные взгляды. Никто из них не знал, что на расстоянии вытянутой руки от них идет монстр.

Волк в овечьей шкуре.

Среда, 6 января 2016 года,

9 часов 52 минуты утра

— Бога нет, факт.

Старший инспектор Эмили Бакстер посмотрела на свое отражение в зеркальном окне допросной комнаты, ожидая от внимающей ей аудитории хоть какой-то реакции на эту неприглядную истину.

Тишина.

Выглядела она ужасно: вместо тридцати пяти на все пятьдесят. Ее верхняя губа была зашита плотными темными нитками, которые туго натягивались каждый раз, когда она начинала говорить, — напоминая о вещах, о которых она предпочла бы навсегда забыть. Ободранная кожа у нее на лбу отказывалась заживать, переломанные пальцы стягивал бинт, влажная одежда скрывала еще дюжину повреждений на теле.