Поскольку в эмиграции Д. С. Мережковский встал на позицию острой критики советской власти, то и отношение к нему в советской России было соответствующим. Советское литературоведение 1930–1980-х годов ничего принципиально нового о романе «Александр I» не сказало, проигнорировав, впрочем, не только его, но все творчество Мережковского. Упоминания и суждения о нем можно найти в энциклопедиях и обзорных главах в академических и вузовских историях литератур. Если еще в 1920-е годы романы и драмы Мережковского инсценировались на столичной и провинциальной сценах, то уже в 1930-е годы имя политического эмигранта и врага советской власти почти не упоминалось. В «Литературной энциклопедии» (1934) замысел Д. С. Мережковского как автора трилогии «Царство Зверя» нарочито утрируется, а изображение в романе декабристов подвергается критике: «Трактуя “революцию” как борьбу с самодержавием во имя бога, Мережковский изобразил декабризм как беспочвенный легкомысленный заговор кучки взбалмошных молодых людей, одержимых религиозными сомнениями. В наиболее невыгодном свете Мережковский представил как раз левую, демократическую часть декабристов (Пестель, Бестужев)». Писатель в очередной раз упрекается в схематизме и тенденциозности, а общая оценка трилогии крайне негативна: «Холодное резонерство, фальшивый пафос и пророческий тон доминирует в романах и заглушает немногие яркие страницы» [23] .

В академической десятитомной истории литературы 1940–1950-х годов о романе «Александр I» Мережковского вскользь упоминается как о книге «О причинах упадка и о новых течениях современной русской литературы» [24] . В трехтомной истории литературы (М., 1964) «Александру I» места также не нашлось, а о трилогии «Христос и Антихрист» сказано, что Мережковский «всякий раз оказывается враждебным поступательному движению истории, ее прогрессивным силам» [25] . Только в четырехтомной истории литературы (Л., 1980–1983) находим краткую характеристику романа, ничего нового в его интерпретацию не вносящую и варьирующую суждения дореволюционных критиков об антиисторизме и субъективизме Мережковского [26] . А первые после длительного перерыва постановки его романов на театральных подмостках состоялись в СССР лишь во второй половине 80-х годов ХХ века.

Новый виток интереса к творчеству Д. С. Мережковского приходится только на 1990-е годы, когда после долгого периода забвения начинают выходить собрания его сочинений и отдельные издания художественных произведений. Исключительно ознакомительные цели преследуют послесловие Е. Любимовой к четырехтомнику Мережковского (1990) [27] и предисловие В. Прокофьева к отдельному изданию романа об Александре (1991), где содержится краткий исторический комментарий к трилогии «Царство Зверя» и к роману «Александр I» [28] .

Едва ли не первой в постсоветское время попыткой взвешенного, беспристрастного подхода ко второй трилогии Д. С. Мережковского является предисловие О. Н. Михайлова к четырехтомнику сочинений Мережковского, изданного издательством «Правда» в 1990 году. Справедливо считая трилогию «Царство Зверя» «не энциклопедией чужой мудрости, а серией живых картин русской жизни», О. Михайлов именно в романе «Александр I» ощущает «ту связь с гуманистической традицией русской литературы XIX века, которая оказалась в других произведениях Мережковского утраченной» [29] . Но в целом, следуя традициям дореволюционной критики, позднее советское литературоведение также концентрировало свое внимание на трилогии «Христос и Антихрист».

«Царству Зверя» повезло меньше. Ни одного слова не нашлось для него ни в книге А. Г. Соколова «Судьбы русской литературной эмиграции 1920-х годов» (1991) [30] , ни в исследовании C. B. Ломтева «Проза русских символистов» (1994) [31] , ни в главе о Мережковском, написанной В. Рудичем, в «Истории русской литературы» (1995) [32] , ни в других работах этого периода.

Из работ последнего времени, в которых рассматривается роман об Александре I, необходимо указать на монографию Я. В. Сарычева «Религия Дмитрия Мережковского» (2001) [33] . В ней содержится своеобразная трактовка романа и его героев. Автор развивает концепцию, согласно которой романы Мережковского являются «умозрительными гностико-эротическими» текстами, причем им предлагается классификация героев трилогий с точки зрения воплощения в них различных форм («должных» и «недолжных») Эроса. Героев «Александра I», т. е. самого императора, «некоторых его придворных», «большую часть декабристов», автор относит к одной из форм «падшего» Эроса («должной, т. е. «неземной» его формы – андрогинизма), обозначая ее как «эстетический фетишизм на андрогинной почве» [34] . Данная точка зрения проясняет отчасти сущность отношений в «треугольнике» Александр – Валерьян Голицын – Софья Нарышкина; проливает она свет и на «миссию» (как она видится автору монографии) Александра I и декабристов. Последняя имеет религиозный смысл: для Александра – «продвинуть мир на его пути к «Третьему Царству», для декабристов – «религиозно пострадать и принять казнь как искупительную жертву во имя “Грядущего”». Очевидно, однако, что представленная в данной работе типология героев не охватывает всех действующих лиц романа и трилогий и довольно односторонне трактует отдельные образы, делая их одномерными и однозначными. Таким образом, тот исследовательский ракурс, который предложен Сарычевым, уточняет концепцию «Александра I», его идеологию и почти не затрагивает поэтику романа.

Наконец, наверное, последняя работа, посвященная непосредственно роману Д. С. Мережковского «Александр I», представляет собой кандидатскую диссертацию А. Н. Михина «Роман Д. С. Мережковского “Александр I”: художественная картина мира» (2004) [35] . Автор исследует архитектонику и хронотоп романа и приходит к ряду выводов, характеризующих картину мира «Александра I».

А. Н. Михин исходит из предположения, что художественная картина мира, создаваемая в отдельно взятом литературном тексте, есть отражение в произведении свойственных художнику определенной исторической эпохи субъективных представлений об окружающей действительности. Писатель одновременно выражает свои собственные взгляды и познает окружающий мир. Очевидна, таким образом, двойственная природа данного понятия. С одной стороны, художественная картина мира характеризует сферу автора и, соответственно, все, что к ней относится: ее биографическую, психоментальную, мировоззренческую составляющие. С другой стороны, художественная картина мира представляет целостный взгляд художника на отображаемые им процессы и явления действительности. Поскольку писатель опирается при создании художественной картины на модель мира реального, то она наследует свойственные последнему параметры: он населен (художественная реология), существует во времени (художественная хронология) и пространстве (художественная топология).

По мнению автора диссертации, главная пружина романа Мережковского состоит в изображении пути властителя к смерти. При этом смерть мистически понимается героем и его создателем как последнее освобождение. Смерть Александра I в трактовке Мережковского – это та жертва, которой в личном плане должна искупиться смерть отца – Павла I, а в плане политическом – вина самодержавной власти перед народом, понимаемой как аракчеевщина вместо освобождения и «власть кесаря» вместо «власти Христа». На третьем уровне – сверхисторическом – смерть Александра является очередным повторением в рамках земной истории сакрального сюжета – принесения Богом Отцом Сына в жертву за грехи человеческого рода [36] .

Александр I Павлович.

Исторический альбом тысячелетия России:

портреты Царского дома Земли Русской с 862–1862 г. 1875

И напоследок не могу немного не остановиться на исторической экспозиции романа «Александр I». Автор помещает читателя в 1824 год – последний год царствования Александра I. В это время царь целиком находился под властью мистических, провиденциалистских идей. Им владела апатия и безнадежность. Возникали мысли об уходе. Вязкая, тягучая атмосфера повествования только усиливает впечатление от транслируемых писателем мыслей монарха о желании удалиться: отречься от престола, уехать в Америку или отрастить себе бороду и питаться картофелем где-нибудь за Уралом, но не соглашаться на переговоры с Наполеоном. В такие минуты он считал себя отцеубийцей.