– Я понимаю, что красота барышень и дам гораздо больше вдохновляет вашего племянника...

– Они охают и ахают и глазками стреляют: ах, господин Йоэль... Ох, господин Йоэль...
– старик принялся пищать, складывать шишкастые руки и мелко моргать морщинистыми веками, пытаясь изобразить клиенток эльфа.
– ... а не как мужики, сразу в лоб рубят: жид ты, Йоэль, и нелюдь альвийская, байстрюк поганый и мамзер беззаконный4! Но ты, выродок, шей-шей, не отвлекайся!

Митя на мгновение почувствовал острую жалость к виденному им один раз в жизни альву - уж он-то знал, каково это, когда каждый встречный напоминает, что несмотря на материнскую родню, ты - всего лишь плебей, выходец из низов. Как это портной сказал... сыскарёныш. И тут же разозлился: тонкие чувства полуальва его интересуют только и исключительно в свете хорошо сшитых новых сюртуков. И сорочек с альвийским шелком. Никакой иной общности между носатым портным и им, юным дворянином с княжеской родней, нет и быть не может!

– И тем не менее, я буду настаивать ...

– Да настаивайте, паныч, мне-то что! Хоть на вишне, хоть на смородине... только настойки свои извольте там, по другую сторону дома делать. Где братец мой меньшой, Аароша, с сестрицей и племяшом обретаются. Их покойный папаня, Аарончика в Париж швейному делу учиться отправлял, Цильку - в Вену, оттуда оне и фасоны новые привезли, и обхождения, и вот, племянничка в подоле. А старший Яшка, я, то есть, дома оставался, с папаней в дело вошел: старьё ношенное стирал-отпаривал, подшивал-подпарывал. У меня и сейчас тут все попросту: на губернаторов с губернаторшами не шью, альвийским шелком не отделываю, кому надо - все туда!
– он махнул в сторону другой половины дома.
– А только альвийского шелка там нынче тоже нет! Была малость, да весь на платья для первого бала барышень Шабельских ушел.

– И ничего не осталось?
– напряженно спросил Митя.

– Про то вы братца спрашивайте, а я до его дел касательства не имею, - припечатал старик, и аж прижмурился от удовольствия.

За дверью мастерской послышался перестук каблучков, и в мастерскую в вихре косичек и лент влетела девочка-ученица:

– Яков Исакыч, там вас Арон Исакыч кличут! Разом с его благородием Урусовым!
– девочка наскоро сделала перед княжичем книксен.
– Гости у них - дюже важные! Просют быть!

Старый портной сдавленно крякнул, глядя на девчонку не по-доброму.

– Ой!
– та в ответ потупилась, и принялась теребить край фартука, кидая то на старика, то на Митю испуганные взгляды.

– Гхым!
– старик прочистил горло.
– Ваше благородие, а может, коли уж вы тут, будет на то ваша ласка? Путь-то недолгий: два шага всего, до братца моего, Аароши, в кабинет. То-сё, чайку попьете, ну и с гостями переговорите. Гости важные, один так из самой столицы. А вы как-никак обещались.

– Я обещал, что выслушаю. Большего я не обещал!
– настороженно напомнил Урусов.
– И конечно же, не сейчас, когда у нас дело, - он обернулся к Мите.

– Так мы его уже того, сделали!
– возрадовался старик.
– С паныча полтора червонца, и ежели еще что порвут- покромсают, милости просим, - под частую скороговорку Исакыч наскоро завернул вещи в бумагу, одним стремительным движением перетянул шпагатом и сунул Мите в руки, - в следующий раз. Дорогу ж найдете? Та шо я такое говорю, шоб самоглавнейшего сыскаря сынок, как дитё малое, дороги не нашел? Прям-таки оскорбительные вещи говорю. Ну шо со старого дурака взять! Благодарствуем и до скоро свиданьица!
– и он выставил руку ковшиком в ожидании денег.

– Исакыч, ну ты...
– почти взвыл Урусов.
– Митя, мы уйдем вместе!

– Не беспокойтесь, Петр Николаевич...
– негромко протянул Митя, не отрывая взгляд от старика. Он поискал, куда положить пакет с вещами, потом столь же неторопливо достал бумажник и принялся неспешно вынимать купюры. Его спокойные, плавные движения явно бесили портного, а самому Мите давали возможность подумать.

Вежливость. И этикет. То, о чем не имеет представления старик из низов, но должен быть сведущ сын Кровной Княжны. Этикет - разящий меч, но он же и непробиваемый щит, альфа и омега общества, он позволяет сохранить хоть какие-то тайны, не допускает лишнего любопытства и тем делает жизнь в свете приемлемой. А потому, раз княжич Урусов пообещал неопрятному старику и его родичам некую встречу, этикет велит Мите Меркулову поблагодарить, раскланяться и уйти! Не поинтересовавшись ни характером встречи, ни гостями из столицы.

– Я отлично доберусь домой сам, я ведь и впрямь не барышня, чтоб меня требовалось провожать, и не ребенок.

Глаза старика вспыхнут, торжеством, он даже с ноги на ногу переминался от нетерпения.

– Благодарю вас, любезнейший, - Митя еще порылся в кошельке - уже без всякой нужды, исключительно для удовольствия понаблюдать как изнывает старик. И наконец протянул деньги.
– Вы были...

Любезны? Искусны в своем деле?

– Вы меня... впечатлили. Весьма благодарен за помощь. Петр Николаевич, еще увидимся.

– Митя, не сердитесь!
– принужденно улыбнулся Урусов, раздраженно косясь на портного.

– Что вы, Петр Николаевич, я вам очень благодарен! Всего доброго! – Митя взмахнул шляпой и вышел за дверь.

Хлопок створки не помешал ему расслышать сердитый голос Урусова:

– Дурак ты, Исакыч!

Митя усмехнулся: княжич - милейший человек, но теперь еще почувствует себя виноватым, а от того станет вдвое милее. Митя быстро прошагал по коридору, взялся за ручку входной двери.

Требования этикета он удовлетворил целиком и полностью, а как насчет зуда собственного любопытства? Старик портной вне всяких сомнений связан со здешним «дном». Так было, так есть, так будет, пока ношенная одежа чего-то стоит, мазурики будут таскать ворованное «своим» портным на перелицовку. Но будь нынешние дела хоть сколько-нибудь незаконными, к Урусову бы старик не сунулся, да и так открыто при Мите говорить не стал. Так что стоит ли беспокоиться? Хотя-я-я... Портной осмелился нагличать, а здешний альв не желает на Митю шить. Да что там, даже побеседовать не соизволил! Такое не может остаться безнаказанным.