Сопротивляться Митя не стал. Только когда городовой, корча виноватые рожи и поддерживая его под руку, как тяжелораненного, помог подняться с пола, Митя тихо прошептал поравнявшемуся с ним Тодорову:

– Надеюсь, ваша матушка журнал «Народной воли» на ночь не читает.

– А все же, куда книжки-то подевались?
– азартно прошептали у Мити над ухом.

Митя нехотя обернулся на так и оставшегося безымянным конопатого гимназиста. Глаза у того горели, веснушки аж светились в полумраке камеры.

Аккуратно выставленной ладонью Митя заставил его отодвинуться:

– Вероятно, туда же, куда и ваш здравый смысл, сударь, - холодно сказал он и рявкнул.
– Не было отродясь!

– Ну что вы, - обиженно проворчал конопатый.
– Тут же никого чужих, только наши.

Митя обвел страдальческим взглядом камеру в участке, где сейчас сидели все – и гимназисты, и Тодоров, и парочка поднадзорных. Барышень заперли отдельно - Митя искренне надеялся, что в одном из кабинетов, не вовсе же полицмейстер разум утратил. Еще брата и сестру Гиршей сразу же увели.

– Во-первых, убедительно прошу меня к вашим «нашим» не причислять. Вроде бы я не давал никаких оснований. А во-вторых...
– он выразительно кивнул на груду лохмотьев у двери камеры. Только если присмотреться внимательно, можно было понять, что это привалился к стене человек.

– Так он же спит!
– вскинулся конопатый.

– Естественно, спит. Если бы не спал и явственно подслушивал, может, даже вы не стали бы болтать глупости, - меланхолично заметил Митя.

– То есть, он специально тут? Чтоб нас подслушивать?
– конопатый выразительно сжал кулаки.

– Сядь, - буркнул ему Петр и поглядел на Митю иронически.
– Надо же, разбираетесь! Жаль только, так сказать, с другой стороны решетки.

– Мне - нисколько не жаль, - отрезал Митя.

– Не ссорьтесь. Сейчас-то мы все по одну сторону решетки, - тихонько попросил гимназист.

– А долго ли?
– скривился Петр.

Вдалеке увесисто хлопнула дверь, послышались голоса - рокочущие мужские, надрывные, почти плачущие женские.

– Родители, - тоскливо сказал конопатый и переглянулся с приятелем Васечкой.

– Дети, - усмехнулся Иван.
– Как есть дети - боятся, что папенька с маменькой заругают.

– Это самое «детство» не мешает вам втягивать их в ваши дела, - процедил Митя.

– Не наши. Общие, - очень серьезно сказал Иван, а Петр, наоборот, ухмыльнулся.
– Кто ж если не мы - «племя младое, незнакомое»? Не питерское старичье, те отечество только до края довести могут!

Раздался звук шагов, к дверям общей камеры торопливой почтительной побежкой примчался давешний городовой. Дверь распахнулась.

– Хорошо провел вечер?

– Познавательно, - ответил Митя, направляясь к выходу.

– Потерпите, юноши, скоро вас заберут родители, - выпуская Митю из камеры, кивнул отец гимназистам.

– А нас?
– нахально поинтересовался Петр. Под ледяным отцовским взглядом невольно отшатнулся... и тут же качнулся обратно, явно злясь на себя за испуг.

– Для вас нынешним разом тоже все обойдётся лучше, чем могло. Вы нашли удачное прикрытие, - холодно бросил отец.

— Это... Это не они!
– Тодоров вскочил. — Это я пригласил Дмитрия, нам было интересно познакомиться.

– Рад, что сын нашел себе приятелей.
– все также холодно бросил отец и дверь камеры с лязгом захлопнулась у него за спиной.

В тусклом коридоре участка обнаружился нервно теребящий перчатки ротмистр Богинский. Жандарм открыл было рот - поздороваться хотел, или еще что, но натолкнулся на безучастный отцовский взгляд и сомкнул губы со звуком отчетливого хлопка.

В молчании они зашагали по коридору - отец впереди, ротмистр с Митей следом. Оправдываться Митя не собирался. Он не знал, что на вечеринке будет эта парочка неблагонадежных - Иван и Петр, не знал, что полицмейстер вломится с обыском, не знал... Отец мог бы его оправдания и принять, а вот общество... Светское общество - не полиция и не закон, оно не знает жалости и не прощает ошибок, наивности и непредусмотрительности. Для него «не знал» - не оправдание. Единственная причина, по которой можно попасть в тюремную камеру без ущерба для репутации - дуэль. А в Митиной нынешней ситуации были лишь стрельба и угроза жизни. А вот дуэли... дуэли не было, а значит и оправдываться - бессмысленно. Завтра о нем будет судачить весь город.

Они поднялись по лестнице, и отец распахнул дверь, не затрудняя себя стуком.

– А откажетесь - в тюрьму ваши пащенки пойдут, оба! На каторгу!
– донесся ор полицмейстера, и женский плачущий голос выдохнул:

– Брат! Умоляю, они же дети!

– И к чему это вас Ждан Геннадьевич так убедительно склоняет, господин... Шнеерсон? Шмуэль Бенционович, верно? Это ведь вы во время набега виталийцев големов к пристани направили?
– отец вопросительно поглядел на довольно молодого, и даже щеголеватого раввина, сидящего напротив полицмейстера на рассохшемся казенном стуле.