И тотчас же рухнул Полезаев со вселенских высот на свою маленькую и многогрешную землю, вновь очутился у своего немытого окна, опять обнаружил за тусклыми стёклами всё тот же убогий двор с копошащимися по нему букашками человеков…

Скрипнув зубами в порыве бессильной злости, отвернулся он от окна, обвёл комнату мутным взглядом…

И словно кузнечным молотом ударило его вдруг: «Мне же сегодня выходить на работу!..»

То, чего опасался Полезаев, началось уже на проходной. Даже раньше – ещё на подходе к заводу. Косые многозначительные взгляды, ядовитые ухмылки, ехидные вопросцы с намёками типа: «Ну, как у вас самочувствие, Сергей Тимофеевич, после всех этих пансионатских процедур?..» И на последнем слове – такое красноречивое, такое откровенное ударение…

Но самое страшное, конечно же, поджидало его там – в производственном отделе! Там, в углу, налево от входа, за обычным рабочим столиком светлого дерева, вечно заставленным стопами пухлых пронумерованных папок и пачек писчей бумаги, неровно уложенных и постоянно съезжающих на пол…

Нет, Лиличка – девушка порядочная, ничего такого, что могут позволить себе иные, ретивые, склонные на пакости, сослуживцы, она себе никогда не позволит. Она не снизойдёт до мелкой банальной мести, до откровенных инсинуаций и всех этих изощрённых уловок, в коих женщины несоизмеримо изобретательнее мужчин… Ну, притворится, будто не видит инженера по технике безопасности Полезаева, сделает вид, что его как бы нет в отделе, а может быть, и вообще в природе… Вот и всё, пожалуй, на что она способна. Но дело ведь совсем не в ней. Впрочем, нет, в ней, разумеется, в ком же ещё… Хотя и не совсем в ней. Точнее, не только в ней, а больше в нём самом, в Полезаеве. В том, что у него внутри – там, в той самой штуковине, зовущейся душой… Разве возможно человеку вынести такие мучения? Не какому-нибудь там герою вестерна, который запросто решает все проблемы, не вынимая сигары изо рта, а маленькому, безвольному, слабому физически и душевно существу, страдающему даже от пустяковой царапины на пальце, а тем более – на сердце… Все эти муки ада, вся эта… И притом постоянно, изо дня в день, из месяца в месяц… Может быть, даже до конца дней…

В общем, до своего отдела Полезаев так и не добрался – не выдержал, не сумел превозмочь себя.

Свернул на полпути – и прямиком в приёмную. Взял у секретарши Раисы лист бумаги, написал заявление по собственному желанию, положил перед нею на стол, откланялся и отправился восвояси, сделав вид, что не слышит её недоумённых вопросов, летящих ему вослед.

Никого не видел вокруг Сергей Тимофеевич, ничего не слышал, ни с кем не заговаривал. Слишком тяжело ему было покидать родной завод, который давно вошёл в кровь и плоть его, стал неотъемлемой частью жизни. Словно кусок души своей отрывал он с болью – большой кусок, важный, невосполнимый… И ничего не мог поделать, будучи совершенно бессильным и беспомощным перед жестокой неизбежностью судьбы. Так или иначе, как бы ни было горько и обидно ему, а заводского порога он решил не переступать больше никогда. Ни за что, ни при каких обстоятельствах. Знал он, конечно, что так просто с такого серьёзного предприятия не увольняют, что нужен ещё месяц отработки, подписание всех этих тягомотных обходных листов и так далее, да и в конце концов – согласие начальника отдела Мясогузова. Что в противном случае его просто уволят по тридцать третьей статье, вышвырнут вон с позорной записью в трудовой книжке… Знал, конечно. Но себя пересилить не мог. Будь что будет, гори оно всё белым пламенем!..

Вот так запросто рухнула полезаевская жизнь. Разбилась вдребезги, словно чайная чашка. Вдруг. Нежданно-негаданно. Без особых на то оснований и поводов. За каких-нибудь полторы недели Сергей Тимофеевич разом лишился всего – душевного покоя, благополучия, работы, общественного положения, надежды на завтрашний день, смысла существования… Осталось ещё только потерять крышу над головой – и всё, конец, полный и окончательный крах…

Пуст душою и мрачен шёл Полезаев, не различая дороги, в непроглядном тумане бытия, наталкиваясь на столбы и стены, переходя улицы в совершенно не предусмотренных для этого местах. Он забыл вдруг свой домашний адрес, запамятовал, куда и зачем идёт и вообще кто он есть такой и почему. Просто шёл и шёл, автоматически переставляя ноги, как будто тупой механизм с заводом. И нечто странное приключилось вдруг с его сознанием. Ему стало казаться, что в голове у него, в том самом месте, где ещё полторы недели назад благополучно ворочались мозги, образовалась сквозная чёрная дыра. То есть абсолютно чёрная и совершенно сквозная. Точно такая же, о каких сейчас так много пишут в газетах и журналах, только маленькая – не космических масштабов, а вполне человеческих. И что дыра эта, будучи поначалу микроскопической, совсем незаметной, с каждой минутою становится всё больше и больше, всё больше и больше…

Полезаеву стало страшно. Он остановился и закричал в туман:

– Помогите! Она высосет меня! Она меня съест!..

Но из тумана никто не отзывался. Люди пропали. Их совсем не осталось на земле. Никого. Ни единой души. Может быть, всех уже высосали до дна, до полного исчезновения их собственные чёрные дыры?..

Долго взывал Сергей Тимофеевич о помощи. А когда понял тщетность взываний своих, сел посреди тротуара на асфальт и горько зарыдал.

«Господи! Да куда же они все подевались? – утирая со щёк горючие слёзы, думал он какой-то крохотной, может быть самой последней, чудом уцелевшей ещё в голове его извилиной мозга. – Что с ними случилось?.. И что со мной?..»

А потом этот жуткий вселенский туман, с каждой минутою всё плотнее и гуще смыкающийся кругом, окончательно заслонил мир. И ничего не осталось, кроме него, – ни земли, ни неба, ни самого мироздания…

А затем пропал и туман. И с ним кончилось всё. Вообще всё…

Пришёл в себя Полезаев неизвестно когда и где. По всей видимости, он лежал на спине. Да, именно так. Вокруг было абсолютно темно и невероятно тихо. Только один-единственный звук слышался в этой гробовой тишине – глухой и отрывистый, похожий на стук далёкого барабана. Не сразу Сергей Тимофеевич понял, что это стучит его собственное сердце.

Физически он чувствовал себя вполне нормально. Только немного поднывало правое колено. Вероятно, ударился, когда падал в обморок. Кроме этого, ничего неприятного Полезаев не ощущал. Всё, кажется, обошлось не самым худшим образом. Он лежал вполне живой и здоровый. И сердце его стучало. И голова работала. Правда, лежал он незвестно где. Но это уже было менее важно, чем факт самого существования его на этом свете. Или ещё на каком… Впрочем, можно ли было назвать словом «свет» эту кромешную тьму, что его обступала?..

Но всё это не так сильно тревожило сейчас Сергея Тимофеевича. Тьма, надо полагать, когда-нибудь да рассеется. Наступит утро. Не может же быть так, что оно не наступит вообще. И всё разъяснится. Может быть, рассвет уже совсем близок?

Нет, сейчас его более занимало другое. А именно вот какая вещь.

В самое первое мгновение, когда Полезаев очнулся, ещё до того, как открыл он глаза свои, в сознании его ясно мерцали какие-то странные картины. Словно бы заключительные пассажи, последние аккорды яркого сна или видения, которое созерцал он, будучи в бессознательном состоянии. Нет, даже не сна. Это было нечто большее, чем простой сон. Нечто гораздо более ощутимое и реальное. Как будто он и не спал вовсе, а просто находился в это время в каком-то другом месте. Вполне реальном, а не воображаемом. И место это звалось Палестиной. И там с ним происходило что-то. Что именно, он уже помнил весьма смутно. Знал только, что оно было взаправду. И вовсе не сейчас, а очень давно – во времена царя Соломона…