Мое тело было в огне. Вина, унижение и желание образовали поистине пьянящий коктейль. Я кивнула.

— Я понимаю.

— Наклонись.

У меня вырвался стон, когда я повиновалась. Так я чувствовала себя гораздо более уязвимой: согнувшись в талии, дотягиваясь до лодыжек, почти обнаженная. Его рука обвилась вокруг моей талии, прижимая меня ближе к себе, и гладкий кожаный ремень легко скользил по моей коже.

— Это очень важный урок, куколка, — сказал он, и ремень перестал касаться меня. — Не зли демона.

Ремень шлепнул, треснув по моей коже с таким укусом, что я взвизгнула. Я не пыталась встать и не сопротивлялась. Последовал второй удар, угодивший прямо в то место, где первый оставил меня уязвимым. На этот раз мой крик был громче, и я прикусила губу.

— Непослушная девчонка. Неужели ты думаешь, что не заслуживаешь этого?

Еще один удар, еще один крик. Это обожгло мою кожу, как огонь. Сопротивляться инстинкту борьбы было почти невозможно. Я втянула в себя воздух и сказала:

— Я… я знаю…. Я знаю, что… заслуживаю этого…

Ремень падал снова, и снова, ожог усиливался, пока я не закричала, и он остановился. Мои ноги дрожали, каждый вздох прерывался, а глаза наполнились слезами, я знала, что больше не смогу сдерживаться.

— Как у нас дела, куколка? — сказал он непринужденно, и даже внезапное мягкое прикосновение ремня, дразнящее мою кожу, заставило меня вздрогнуть.

Я не думаю, что ты еще до конца усвоила свой урок, но, Боже, в твоем голосе столько жалости. Тебе жаль?

— Да, — захныкала я. Я знала, что он еще не закончил. — Мне жаль.

Как я и подозревала, ремень снова защелкнулся. Я взвизгнула, пальцы моих босых ног подогнулись, и я обнаружила, что цепляюсь за штанину его джинсов, просто чтобы за что-нибудь ухватиться. Те слезы, которые я сдерживала, вырвались наружу, но они не были жалкими — они были очищающими.

Было приятно поплакать. Было приятно терпеть боль. Это умерило чувство вины внутри меня и разожгло ревущий ад моего желания. Ремень снова медленно прошелся по мне, покалывая мою обожженную кожу.

— Если бы мы были в аду, я бы сделал это публично, — сказал он. — Демоны действительно любят посмотреть на хорошую порку. Просто есть что-то такое в этом изысканном страдании.

Ремень треснул, и я бы упала на колени, если бы он не поддерживал меня.

— На это действительно приятно смотреть.

— Мне жаль!

Я плакала.

— Леон, я…Мне жаль…

— Тебе жаль? Или ты просто похотливая, жалкая маленькая смертная, которая хочет кончить?

Я ахнула, когда он погладил двумя пальцами мои трусики. Но ему было недостаточно почувствовать влагу сквозь мое нижнее белье; он отодвинул их в сторону, и его пальцы проникли внутрь меня. Я была такой скользкой, что он легко скользнул внутрь, прищелкивая языком, словно в знак неодобрения, когда небрежно входил и выходил из меня.

— Значит, от ремня ты становишься мокрой. Бедное маленькое извращенное создание.

Он продолжал ласкать меня пальцами, останавливаясь только для того, чтобы расстегнуть ремень, прежде чем снова вжать свои пальцы в меня. Мои крики превратились в стоны. Мои глаза практически закатывались каждый раз, когда он погружал в меня свои пальцы. Это было так приятно. Жало должно было остаться у меня на заднице на несколько дней, еще одна метка, которую он мне оставил.

Еще один признак того, что, как бы сильно я ни сопротивлялась отдать ему свою душу, я принадлежала ему.

Я осталась задыхаться после трех быстрых ударов. Пока я пыталась отдышаться, он снова спросил:

— Тебе жаль, куколка?

— Да.

Мой голос захлебнулся от небольшого рыдания, но он был тяжелым от вожделения.

— Мне жаль, Леон, мне жаль, я серьезно, мне так жаль.

Раздался грохот, когда он бросил ремень на пол. Он поднял меня, и на мгновение у меня закружилась голова, пока я привыкала стоять прямо. Он держал меня, запустив одну руку мне в волосы, а другой сжимая мой подбородок. На его лице не было гнева. Было только желание и какое-то отчаянное, почти болезненное чувство, которому я не могла дать названия.

— Докажи, — тихо сказал он, и я кивнула головой, опускаясь на колени.

Мне пришлось широко раскрыться для его члена, и он не смог вместить его целиком, прежде чем ударил по стенке моего горла и вытащил из меня кляп. Он не удерживал меня; он позволил мне работать, он позволил мне обхватить его бедра руками и смотреть на него снизу вверх, пока я двигала языком вверх и вниз по его длине. Видеть, как его лицо подергивается от удовольствия, как его губы слегка приоткрываются, когда я двигаю по нему своим ртом, было почти так же приятно, как ощущать его пальцы внутри себя.