Из-за открытой форточки комнате было прохладно. Я поежилась, но спросила:

— Почему ты не спишь?

Он не реагировал, полностью уйдя в себя.

Сделав несколько шагов, я молча опустилась рядом. И решилась. Отобрала бутылку, сделала глоток и закашлялась.

Марат отмер, покосился на меня абсолютно трезвым взглядом и выдохнул сквозь зубы.

Молча поднялся, стянул с дивана плед и укрыл мои голые ноги. Закрыл форточку, сел рядом, осторожно протянул руку и коснулся ладонью моей щеки.

— Молчи, — приказал он, — я знаю, что ты скажешь.

Асманов гладил мое лицо, шею и тяжело дышал.

— А давай жить? — предложил он с кривой ухмылкой. — На всю. Сколько получится. Вдвоем.

Он стер с моей щеки непрошеную слезу и сжал зубы до хруста.

— Давай, — одними губами прошептала я.

И в ту же секунду его губы обрушились на мои, ненадолго, но стирая все страхи и сомнения.

Глава 24

Марат

Жизнь — жестокая бессердечная сука с хреновым чувством юмора. Исполняет желания, а потом смеется беззубым ртом, глядя, как ты разгребаешь последствия, довольная своей жестокой шуткой.

Вчера я мечтал, чтобы Маша оказалась в моей постели. И мечты, сука, сбываются — так, что выть хочется. И коньяк не берет. Новость о ее болезни была сравнима с ударом под дых. Дышать не мог, оглох на несколько минут и отупел. Принять ее болезнь не мог.

Наверное, она была права, когда говорила, что у меня своих проблем дохрена. И, возможно, мне не стоило это знать. Не стоило вообще к ней приближаться, помогать, сближаться, давать себе гребаную надежду на то, что в моей жизни может случиться хоть что-то хорошее. Не может.

Но, блядь, это же Маша. Моя Маша. От которой крышу двинуло еще тогда. И сейчас, когда мои мечты сбылись, когда она в моей квартире, сука, в моей постели, я сижу на полу, пью коньяк и пытаюсь осознать гребаную реальность и ее диагноз.

Я сделал глоток прямо из горлышка, не чувствуя вкуса, и откинул голову назад.

Почему она?! Эй, там, наверху, если ты есть, ответь! Почему она? Почему не я, не Тимур, не кто-то другой, а Маша? За что так с ней? И со мной…

В голове вакуум и дикое желание пойти к ней, разбудить и потребовать сказать, что это шутка. Что она меня обманула и на самом деле у нее все хорошо.

И снова звенящая пустота и боль в груди размером с Марианскую впадину. И злость. Черная. Неконтролируемая. Выворачивающая наизнанку и затмевающая разум. А коньяк — как канистра бензина в горящий костер.

Я знал, что всю жизнь можно переосмыслить в одну секунду. Что одна-единственная брошенная фраза может изменить к чертям все. Когда-то это были слова мамы: «Собирайся, мы уезжаем!» Теперь — «Я умираю».

Я зло хмыкнул. Умирает она, а подыхаю я. От боли и бессилия. Я судорожно думал, как заработать денег на ее лечение. Потому что она не могла уйти.

Она должна была жить. И остаться со мной.

Я ее не отдам! Никому не отдам, даже смерти. Она моя.

Она не такая, как все. Просто другая. Светлый лучик, злой насмешкой судьбы попавший в темное царство. С первой же встречи меня рассудка лишила, словно тяжелый наркотик. Одна доза, и ты подсел. От одного взгляда с ума сходил. Потребность на грани одержимости всегда держать ее в своих руках. Целовать, любить, заботиться, трахать. Мир для нее изменить хотел, вытащить из этой реальности, где ей было плохо. Чтобы больше не видеть слез в ее глазах, не слышать надтреснутый, сломленный голос.

Все для нее. Только живи, Маша.

Очнулся от звука ее голоса. Маша сидела рядом в моей футболке, ее длинные волосы красиво спадали на плечи, а огромные зеленые глаза смотрели растерянно и нежно.

А я снова почувствовал жесткий приступ злости, затмевающий разум. И решил жить. Здесь и сейчас. Моментом. С ней. Взять от этой жизни по максимуму столько, сколько смогу. А потом… Неважно, что будет потом. Клиника, дурка или тюрьма. Какая разница, где подыхать?

— А давай жить? — предложил я. — На всю. Сколько получится. Вдвоем.

Ее тихое «давай» окончательно двинуло крышу, а я сделал то, о чем давно мечтал — поцеловал ее.

Маша застонала, обхватила мою голову ладонями и привлекла ближе, отвечая на поцелуй с той же страстью, что и я.

Мы, не сговариваясь, ловили и остро проживали каждое мгновение, не зная, сколько нам осталось.

Целовались как одержимые, стуча зубами и тяжело дыша. Я осторожно взял ее за шею и уложил прямо на пол. Лег сверху, между ее широко раздвинутых ножек, пробуя ее на вкус, запоминая его.