Кроме того, по какой-то странной причине мне нравится быть единственной, кто знает секрет Рафаэля.

Прежде чем я успеваю сказать своему другу, что лучше бы я прыгнула с вершины утеса Дьявольской Ямы во время прилива, скрип стула заставляет его голову повернуться на девяносто градусов. Мы оба провожаем взглядом Анну, когда она поднимается на ноги, разглаживает платье и в сапогах на каблуке пробирается по танцполу к бару.

Я не могу объяснить, почему мое горло сжимается с каждым знойным покачиванием ее бедра.

В тоне Мэтта пропадает юмор и появляется паника.

— Нет, серьезно. Иди поговори с ним.

Как будто с точностью до секунды, Анна проскальзывает рядом с Рафаэлем, через полсекунды после того, как другая девушка освобождает место.

Моя рука сжимается в кулак вокруг испачканной шоколадом салфетки.

— Почему? Волнуешься, что он украдет твою девушку?

— Конечно, я беспокоюсь, посмотри на него, мать твою.

Неохотно, но я смотрю, причем в самый неподходящий момент. Видимо, что-то из сказанного Анной показалось ему смешным, потому что он наклоняет голову к мерцающей веранде и смеется. Это не просто вежливый смех, а глубокий, искренний. Такой, который трудно подделать.

Наверное, он лучший лжец, чем я думала, потому что на какую-то безумную секунду я почти поверила в это.

Господи, я, наверное, пьяная.

— Ты не ответил на мой вопрос. Он ведь мудак, верно?

Мэтт выглядит удивленным.

— Раф? Мудак? Черт возьми, нет. Как бы мне ни хотелось сказать, что он придурок, потому что такому красивому мужчине нужны какие-то недостатки, но это не так. Его стипендиальная программа ежегодно оплачивает сотне детей из неблагополучных семей полный курс обучения в Академии Побережья Дьявола. Он финансирует больничный фонд «Загадай желание», а помнишь, когда четыре года назад в Яме пронеслась та странная снежная буря? — неохотно я киваю. — Он оплатил все ремонтные работы и ущерб из своего кармана. Должно быть, это обошлось ему в миллионы. Он хороший парень, в отличие от некоторых других Висконти...

Я следую за его пристальным взглядом в другой конец бара, где Бенни пытается произвести впечатление на блондинку, наливая бутановую жидкость из своей Зиппо себе на ладонь. Он сжимает кулак, подносит к нему зажигалку, а затем дует.

Мэтт выкрикивает ругательство, когда огненный шар озаряет ночное небо, его злобные языки пламени танцуют слишком близко к бровям девушки.

— А как насчёт этого? Поджоги возбуждают девушек? — бормочет он с сарказмом в голосе.

Резкий порыв ветра вызывает громкий смех, стирающий юмор с моих губ. Мэтт наклоняется ближе, подталкивая меня бедром, и, как две головы одной змеи, мы смотрим друг на друга, пока Анна хихикает и воркует над чем-то, что говорит Рафаэль. Смех сотрясает ее стройную фигуру с такой силой, что она отшатывается назад, а когда рука Рафаэля обвивается вокруг ее талии, чтобы поддержать ее, мы оба шипим, как змеи.

Я набиваю свой рот шоколадным тортом.

— Я умоляю тебя. Пожалуйста, пойди и оторви их друг от друга.

— Ни за что.

— Просто пригласи его на танец...

— Ни за что на свете...

— Я дам тебе сто баксов.

Это предложение заставило меня задуматься. В смысле, я сейчас на мели. Есть рамен, который пролежал у меня в шкафу больше трех лет, как-то не очень хочется.

Вчера вечером, вдыхая терпкий запах кожаного ремешка часов Рафаэля, я кайфовала от осознания выручки денег. Но теперь я вернулась на землю и поняла, что для продажи часов Висконти мне, скорее всего, придется уехать с Побережья, потому что шансы на то, что ломбард, рискуя жизнью, примет их здесь, практически нулевые. И кто знает, когда я найду работу?

— Хочу двести.

— О, да ладно тебе. Я же учитель.

— Ох ох ох, — огрызаюсь я в ответ. — Ты преподаешь в школе с годовым взносом в сорок тысяч. Ты же не собираешь копейки, чтобы позволить себе купить Crayolas14, верно?

Мэтт делает паузу.

— Хорошо. Сто семьдесят пять.

— Сто семьдесят пять, и ты избавишься от своего коврика.

— Проклятье. Двести и я оставляю его себе.

— Договорились.

Мы скрепляем сделку рукопожатием, но триумф, пробежавший по моему телу, сменяется тяжелым, пугающим страхом. Типично. Я была слишком ослеплена деньгами, чтобы увидеть стоящую передо мной задачу, и теперь мне придется добровольно подойти к Рафаэлю Висконти и завязать с ним разговор. С человеком, который специально сказал мне, что скорее прибьет свой член дверью машины, чем снова заговорит со мной.

Ботинок Мэтта толкает меня в лодыжку.

— Двигайся.

— Отвали, я иду, — шиплю я. Я опустошаю бокал с шампанским в три глотка, отчасти для того, чтобы заглушить бабочек, которым нечего делать в моем желудке, а отчасти для того, чтобы дать мне повод направиться к бару.

Стол колышется, когда я поднимаюсь на ноги. Черт, я выпила слишком много и слишком быстро, и не знаю почему. Не то чтобы мне нужна была жидкая храбрость, потому что со мной удача.

Удача. Точно. Я и забыла о своей удаче.

Расправив плечи, я дотрагиваюсь до четырехлистного клевера у себя на шее и стряхиваю нервную энергию. Ради бога, он всего лишь мужчина. И это всего лишь временная платная работа.

С новой волной уверенности я шагаю к бару, не сводя глаз с цели. Может быть, он слышит решительный топот моих каблуков, направляющихся в его сторону, а может быть, у него за ночь развилось шестое чувство на неприятности, но его глаза поднимаются от бокала, когда я приближаюсь. Даже в свете ярких ламп бара я вижу, как его взгляд скользит по моим черным туфлям на каблуках, поднимается по пройме шубы и устремляется на меня. Что-то в нем оживает, и, как ни странно, я чувствую это в своем собственном пульсе.