Шелковистые светлые волосы и золотистый загар, не имеющий смысла в холодном декабре. Глаза большие и голубые, наполненные невинностью, на которую может претендовать только одна девушка на этом побережье.

Рэн Харлоу.

Стиснув зубы, чтобы мой стон не был слышен, я заставляю себя улыбнуться. Из всех людей, которых я хотела бы видеть, когда у меня намечается нервный срыв, Рэн занимает довольно низкое место в этом списке. И не потому, что она нехорошая — совсем наоборот. Она слишком милая. Настолько, что на Побережье ее называют Доброй Самаритянкой. В Бухте не проходит ни одной пятницы или субботы, чтобы она не прочесывала улицу и не помогала пьяным. Она раздает пластыри и шлепанцы девушкам с усталыми ногами. Вызывает такси для пьяных и буйных. Она такая милая, что мне аж больно смотреть на нее.

Ее взгляд перебегает с моей раны на голове на ноги и обратно. Может быть, это от обезболивающих препаратов, но я не могу не заметить, что лак для ногтей у нее точно такого же розового оттенка, как и платье-рубашка.

У меня такое чувство, что она сделала это специально.

Она жуёт жвачку, потом надувает пузырь и лопает его.

— Ты думаешь о чем-то плохом?

Нахмурившись, я подавляю желание сказать ей, что это не ее дело. Отчасти потому, что мне больше не нужна плохая карма, а отчасти потому, что Рэн относится к тому типу девушек, которые, вероятно, никогда не сталкивались даже с лающей на них собакой, не говоря уже о неряшливой рыжеволосой девушке, переживающей экзистенциальный кризис.

— Может быть.

— Когда у меня возникают плохие мысли, я стараюсь отвлечься.

Я потираю переносицу, изо всех сил стараясь держать рот на замке. Последнее, что мне сейчас нужно, это импровизированный сеанс психотерапии от девушки с бесплатным билетом в рай.

— Как? Вышивая крестиком свои любимые стихи из Библии? — бормочу я себе под нос.

Она опускается на изножье кровати, вытягивая свои длинные ноги, облегающие в узком платье, по полу из плитки.

— Нет, пройдясь по алфавиту и придумав ругательство для каждой буквы, — ее голубые глаза встречаются с моими, когда она надувает еще один пузырь и лопает его. — Например, «У» — ушлёпок, — говорит она с темным блеском в глазах.

Несмотря на жгучую боль в голове и грехи, тяжелым грузом лежащие на моей груди, я не могу удержаться от хрипловатого смеха.

— Трогательно.

Она тоже улыбается, красивой улыбкой, которая смягчает черты ее лица, а потом кивает на место над моей бровью.

— Выглядит не очень приятно.

— И чувствуется также.

— Хочешь что-то сладкое?

Я моргаю и прежде чем успеваю спросить, о чем она говорит, она вскакивает, ныряет в коридор и возвращается с тележкой.

— У меня есть все классические сладости, плюс картофельные чипсы и банки с газировкой, — она присаживается на корточки и, прищурившись, смотрит на нижнюю полку. — У меня также есть несколько бутербродов с ветчиной и сыром, но Билли с восьмой палаты взял четыре, хотя обед будет через час.

Она встает в полный рост и выжидающе смотрит на меня. Когда я ничего не отвечаю, она берет с тележки две шоколадки Hershey и бросает одну мне на колени. Зажав вторую между зубами, она перетаскивает кресло через всю палату и ставит его рядом с моей кроватью.

Я смотрю на шоколадку, зажатую между бедер.

— Ты здесь работаешь?

— Нет, просто волонтер.

Логично.

Она опускается в кресло и ставит свои ботинки на край кровати.

— Я работаю в «Ржавом якоре» уже около года. А чем ты занимаешься? Я давно не видела тебя на побережье.

Я игнорирую ее вопрос, потому что все еще зациклена на ее работе.

— В портовом баре?

— Угу, — мой взгляд инстинктивно падает на блестящую розовую заколку, обернутую вокруг ее высокого хвоста, и она смеется. — На самом деле, все не так плохо, как ты думаешь.

В последний раз, когда я ступила на порог «Ржавого якоря», я ушла с шестью занозами и сальмонеллой от куриного бургера. Полагаю, что если бы такая девушка, как Рэн, зашла в «Ржавый якорь», она бы самопроизвольно сгорела от грехов, которые живут в нем.

Она выбрасывает жвачку в мусорное ведро, разрывает шоколадный батончик и смотрит на мою рану.

— Что ты вообще делала в порту? Я уверена, что видела тебя на свадьбе вчера вечером. Или я выпила слишком много лимонада?

— Нет, я была там, — мои пальцы снова ползут к кулону. — Но я пошла прогуляться по дороге домой.

— Боже. Не повезло.

А то я не знаю.

— Ну, все могло быть гораздо хуже. Работая в «Ржавом якоре», я знаю почти всех, кто пострадал, — у нее перехватывает дыхание. — И тех, кто не выжил.

Мое горло пересыхает быстрее, чем Сахара после бури.

— Сколько человек погибло?

— Трое. Во всяком случае, пока.

Господи.

— Что, блять, произошло, прорвало газовую трубу или что-то в этом роде?

Откусив кусочек шоколада, она некоторое время задумчиво жует.

— Террористический акт, — пробормотала она, размазывая конфету по зубам.

— Что?

— Понятия не имею, кто это сделал. Вчера вечером все вели себя очень тихо.