Шрифт:
– Убейте меня! – выкрикивал он, не переставая выть.
Его прижали к земле. Вкололи прямо в обрубок ампулу промедола, потом еще одну. Но он, рыдая и извиваясь, продолжал стонать, размазывая по лицу коричневую грязь:
– Лучше убейте меня. Я же музыкант… Не хочу быть инвалидом…
Ему дали еще успокоительное, и постепенно Макс затих, изредка всхлипывая. Огурец подпихнул под него брезент, а Сайд, гладя по курчавым волосам, проникновенно внушал:
– Неправильно ты говоришь. Надо жить. Ты молодой. Вернешься домой, сделают тебе протез какой-нибудь немецкий… Я по телевизору видел такие. В точности как настоящие… Никто и не заметит…
И все мы дружно поддакивали. Война для Макса закончилась…
Стараясь не шуметь, я захожу домой, запираю дверь, на цыпочках прокрадываюсь мимо комнаты родителей, откуда доносится похрапывание отца.
– Это ты, Славик? – сонно спрашивает мама.
– А кто же? Спи…
– Там на ужин котлеты с картошкой, сейчас встану, согрею…
– Даже не думай. Сам все найду. Спи давай.
У меня и впрямь пробудился волчий аппетит.
Я иду на кухню, лезу в холодильник, нахожу там котлеты с картошкой и с наслаждением уплетаю холодные и запиваю остывшим чаем.
14
Этой ночью пришел Костик. Тихо сел на кровать в изножье, смущенно улыбнулся. Как ни странно, я не испугался. Немного удивился, а потом даже обрадовался. Спросил:
– Ну как ты?
Он по-детски угловато пожал плечами:
– Ничего. Только скучновато… А ты как?
– Хреново. Возьми меня с собой. Я хочу посмотреть, что там.
Он посерьезнел и покачал головой:
– Тебе нельзя. Еще не время.
– Тогда расскажи, какая она, смерть?
Он поглядел на меня очень внимательно, словно старался передать что-то телепатически, не разжимая губ. Но у него не получилось. Я ничего не понял, сколько ни напрягался. Только голова разболелась. И тогда он сказал:
– Смерть как жизнь – у каждого своя. Придет время – узнаешь… Мне пора. – Он вздохнул, тоскливо покосившись на светлеющую дымку за окном. И шагнул сквозь стекло.
Я рванулся было следом, закричал, что он разобьется… Но вспомнил, что Костик уже мертв…
Я открываю глаза. Передо мной колышется занавеска. Мне чудится странный запах, не то дыма, не то ладана…
15
Ноябрь 2000 г.
– Ух, жрать хочу… – Сын потянулся за аппетитно пахнущим батоном.
– Руки мой. – Она легонько шлепнула его по запястью. – И потом, не «жрать», а есть. Постой, что это? – Она коснулась пальцем небольшой ссадины на подбородке.
– Так… – буркнул мальчишка и, ловко извернувшись, скрылся в ванной.
– Так… – Она разлила в тарелки розовый борщ и села напротив сына. – Снова подрался?
– Угу… – Мальчик вскинул на нее круглые серые глаза, взгляд которых сделался колючим. – А что? Он первым полез… Ой, какой вкусный борщ!
– Не хитри, – рассердилась она. – Мне надоело видеть твои синяки и шишки! Когда это кончится? Наверное, надо зайти в школу.
– Нет. – Мальчик упрямо сдвинул брови. – Не надо никуда ходить. Я сам решу свои проблемы.
– Проблемы обязательно решать кулаками?
– Если по-другому не получается. Так и папа учил.
Она дернулась. Стол покачнулся, борщ выплеснулся из тарелки, растекся по клеенке розовой лужицей. Она вскочила, побежала на кухню, принесла тряпку и принялась тереть с остервенением, будто хотела вместе с безобидной лужицей изничтожить всю боль, накопившуюся внутри.
– Мам, что с тобой? У тебя глаз дрыгается.
– У меня скоро все от тебя задергается! – Она отшвырнула тряпку и закрыла лицо ладонями.
Мальчик подошел, погладил мать по плечу.
– Ма-ам… – бормотал он тоненько и жалобно. – Я больше не буду… Честное слово.
– Извини меня. – Она порывисто прижала сына к груди, зарываясь щекой в теплые, пахнущие летними яблоками волосы. – Прости… Почему он к тебе лезет, этот мальчик, с которым ты дерешься?
– Не знаю… Наверное, потому, что он выше и сильнее. Он всех задирает, кто поменьше ростом…
– И все дерутся?
– Нет, не все. Многие боятся, что он их побьет.
– А ты не боишься?
– Я – нет. – Он вскинул взъерошенную голову, сделавшись вдруг выше и старше. – Я сам могу за себя постоять. Я же мужчина.
– Господи, – простонала она. – Что ж это за страна, где с пеленок нужно учиться воевать…
– Что? – переспросил сын.
Он был слишком мал, чтобы понять горький смысл материнских слов.
– Ничего. – Она погладила сына по непокорно торчащему ежику на макушке. – Оброс-то как быстро. Стричь пора. Разоришь ты меня на парикмахерских…