Шрифт:
– Почему бы, – предложил я, – вам не оставить его в покое? Михаил в свои неполные семь гораздо лучше многих понимает, нет, чувствует, простух» истину: настоящий отец не тот, кто «сделал», а кто вырастил.
– Вы хотите сказать, что намерены жениться на Вере?
Безмолвно стоящая у плиты Вера вздрогнула так, что брякнула Сковородка. Я ответил, что, если Вера согласится, так тому и быть.
Только сперва нужно получить развод. А это чертовски сложно без отца ребенка…
– Зачем вам это? У нее нет ни денег, ни жилья – в этой квартире они прописаны с мужем. Если Славик вернется, он все переделит. Вы его не знаете…
Я ответил, что и не горю желанием знакомиться с таким замечательным Славиком.
– Сколько вам лет? Двадцать?
– Двадцать один.
– Огромная разница! Вера говорила, вы служили в Чечне…
Наверное, и она, вслед за Иркой, считает, что у меня с головой не все в порядке. Я спросил Галину Григорьевну напрямую. Она опустила глаза. Я не мог ее осуждать. Однажды ее дочери не повезло. А обжегшись на молоке… К тому же Вера как-то обмолвилась, что мать растила ее одна – отец умер, когда она была совсем маленькой. Наверно, пришлось нелегко.
Я предложил Галине Григорьевне поужинать. Она* поджала губы и сказала, что ей для этого не нужно ничье приглашение. С этим было трудно поспорить. Затем женщина встала, бросив на прощание:
– Поди, и ваши родители не в восторге…
Я снова не стал ни возражать, ни соглашаться. Это не касалось никого, кроме меня.
Когда она ушла, Вера попросила не обращать внимания. Для мамы она всегда была и останется неудачницей. Так уж повелось. С детства. Когда обнаружилось, что для балетного кружка она полновата, для музыкального не имеет слуха, отставала по математике, физике и английскому, всегда была слишком тиха и застенчива и, конечно, выбирала не сама, а шла за тем, кто выбрал ее…
– Славик?
– Ну да… Он был таким рубахой-парнем, плейбоем, душой компании. Веселым, красивым. Все девчонки были от него без ума. А он почему-то выбрал меня. Я тогда даже растерялась: почему? Но все вокруг не переставали твердить, как мне повезло, какая я счастливая… Даже мама. И я поверила, что это правда…
Я откинулся на спинку стула, коротко рассмеялся.
– Ты чего? – удивленно спросила она, под-кладывая мне котлету.
– Иллюзия свободы выбора. У меня было то же самое. Только без балета.
Она оставила свои ножи и сковородки и приблизилась ко мне. От ее халатика пахло весенней свежестью. И лепестки на нем колыхались и казались живыми.
– Зачем ты сказал маме, что хочешь на мне жениться? – Ее теплые руки парой чаек вспорхнули на мои плечи.
– Я сказал, что хочу, чтобы ты вышла за меня замуж. Чувствуешь разницу? Вот только…
– Что?
– Что скажет твоя мама… – поддразниваю, легонько хлопнув по мягкой округлой выпуклости, что находится сзади.
– По-моему, главное, что скажу я… – шепчет Вера, обжигая меня дыханием.
– Ну и каков приговор?
– Я была бы счастлива. По-настоящему. Впервые в жизни. Только…
– Никаких «только»… – Я справляюсь с безжалостным шелком ее белья, отделяющим мое пульсирующее нетерпенье от дразнящей мягкой податливой упругости, ^сладострастной бездны, огненной и влажной…
5
Они приходят один за другим, мои друзья. Наши встречи все реже, и эта жизнь у каждого своя, а о той, что однажды связала нас воедино, стараемся не вспоминать. Мне просто важно знать, что они есть, мои фронтовые товарищи, мои настоящие друзья…
Первым – Денис. Уже слегка «заквашенный». Похудевший, ссутулившийся. Его блестящие янтарные глаза кажутся марсиански странными на бледном впалом лице. Прежде чем войти, он долго тщательно вытирает ноги, прячет вязаную шапочку в карман потертой кожанки, сохранившейся еще с его таксистских времен. Протягивает две бутылки «Столичной». Банку домашних солений. И желтую пластмассовую машинку с черными шашечками по бокам – такси: «Ребенку». На вопрос «Как дела?» отвечает нарочито бодро. Но в уголках обветренных губ пролегли невидимые прежде угрюмые морщинки. И взгляд растерянный, ищущий, как у заблудившегося пса. Работает все там же – диспетчером в таксопарке. Но скоро очередная медкомиссия, может быть, пустят за руль. Голова уже почти не кружится.
Машина… Он говорит о ней, как о любимой женщине, с которой его разлучили. Дорога… Суматошное, бурлящее, прокопченное шоссе… Больше чем просто работа, неровная, ухабистая, сотни раз обруганная трасса – жизнь. Жизнь в ее перпетуум-мобиле, в упорядоченной смене картинок и времен года на экране лобового стекла, в байках попутчиков, которые появлялись и исчезали, а дорога оставалась как символ постоянства и перемен. Его дед был водителем, и отец тоже… И он, Денис, с детских лет мечтал быть не космонавтом, не разведчиком или артистом – шофером… А вот теперь… сидит на телефоне, как списанная на пенсию старуха. Впрочем, он остался жить и даже не потерял руку, как Макс. Как он может жаловаться…