Родственники и немногие знакомые, которые бывали у нас, ни о чем таком не догадывались. Во мне по-прежнему видели книжную девушку, оторванную от мира и умилительно несовременную.

Романтичная и поэтичная – такой легче управлять. Не пропадет под чье-то дурное влияние, не вырвется в дурную компанию.

Так держать.

Остальное не имеет значения.

Ценность абстрактная и реальная.

– Ты ценная, прочувствуй же это наконец! – пытались мне внушить на все лады.

– Не нужно мне абстрактной ценности! – ответила бы я, если бы тогда сумела как следует формулировать. – Хочу быть востребованной, мне необходимо признание. Без всего этого мои достижения и достоинства не действительны. Как вы сами этого не понимаете?

Совершенно неожиданно эта мысль вылилась вот в такие стихи:

В одном антикварном салоне часы дорогие стояли

Творенье известного мастера черти какого «лохматого» века

Резьба, инкрустации, скань, золотые черненые стрелки

Ну и цена с целым рядом нулей – все как надо.

Вот и стояли, собою салон украшая

Думали – стать бы будильником лучше китайским.

Мирно бы тикали мы у кого-нибудь в доме

Чью-то бы жизнь мы тогда б наполняли уютом.

Нас берегут, и давно не заводят, едва пыль стирают

Нет уж терпения дальше так быть

экспонатом музейным

Или сгорел бы уж лучше салон антикварный

Тем положив бы предел, наконец, прозябанью.

Теперь наконец понятно, почему слово «хорошая» до сих пор воспринимается как самое изощренное издевательство? Ты хорошая, тебе не с нами. Ты хорошая, постой в сторонке, а то как бы ненароком не запачкаться. Ты хорошая, твое место в музейной витрине.

И потом, даже если бы мне каким-то волшебным образом удалось почувствовать эту самую ценность, не уверена, что старших бы это порадовало. Кого тогда жалеть, за кого беспокоиться?

Для чего члены семьи собираются за столом? Побыть вместе, отдохнуть душой, поднять себе и другим настроение… Только не для того, чтобы кто-то портил тебе настроение! Этого за предшествующую рабочую неделю и так у всех случилось предостаточно.

Наши семейные завтраки являли собой противоположную картину. Представьте себе шестиметровую кухню, за стандартным советским кухонным столиком собралось пять человек: двое родителей, две дочки и бабушка. Право приготовить завтрак и созвать всех принадлежит исключительно хозяйке, то есть маме. Услышав зов, всем следовало идти без промедления, отложив любое занятие. Тех, кто опаздывал, ждал выговор: ради них трудились, а они не ценят и так далее. Все время, сколько я себя помню, существовало это деление на две неравных группы. В одной – героическая труженица, самая усталая и самая разобиженная, в другой «вы все» – неблагодарные потребители, о которых надо заботиться, но с которыми можно не считаться.

Итак, остальные четверо членов семьи дисциплинированно сползаются на зов. Казалось бы, раз зовут, значит и еда готова и накрыто на стол. Тем более что тут накрывать – тарелки, вилки, хлеб. Но не тут-то было! Стол мог оказаться и пустым. Я готовила на вас всех, почему должна делать еще и это? О том, чтобы заранее договориться насчет того, кто сделает эту разнесчастную сервировку и речи не было. Всех просто ставили перед фактом.

Наконец общими усилиями тарелки и все остальное появлялось на столе. Пора начинать семейную трапезу. Но! В отсутствии хозяйки это делать нельзя – неуважение и к тому же, кому охота получить грандиозный разнос. А хозяйке вот прямо сейчас понадобилось отправиться в туалетную комнату. И все остальное семейство сидит, взирая на разложенные перед ними кушанья и не смея ничего взять. Папа без конца перекладывает вилку, я уставилась в окно, усиленно представляя себе, что меня здесь нет, бабушка выражает свое отношение к происходящему демонстративно громким оханьем и кряхтением. Все ждут появления хозяйки и команды «можно».

Много лет спустя, прослушав лекцию кинолога, я с изумлением узнала, что все происходившее тогда – ничто иное, как упражнение на доминирование. Хозяин забирает у собаки кость, а затем отдает. И так по несколько раз.

Сказать, что за таким завтраком царила непринужденная и доброжелательная атмосфера, значило бы значительно погрешить против истины. Нередко она сопровождалась монологами хозяйки, суть которых сводилась к следующему: «Жрите, такие-сякие, и слушайте, что я о вас думаю. А не думаю я о вас ничего хорошего.

Первой, кто добился освобождения от таких с позволения сказать, семейных завтраков, была сестра. Под предлогом болезни желудка, требующей особого рациона и полного отсутствия стрессов. Я же не возражала против субботних дежурств по кафедре – там куда спокойнее…

А вот нетушки! Человек ко всему привыкает – такое у него свойство. И неминуемо во всем начинает видеть хорошее. Не дают участвовать в кулинарном процессе, одновременно ругая белоручкой? Зовут к готовому, требуя за это сверхблагодарности? Зато можно быть уверенной, что, придя после тяжелого дня – после работы и учебы, найдешь на плите или в холодильнике готовую еду. А, если очень повезет, можно будет разогреть ее и съесть на кухне в полном одиночестве.