— Блаженствовать? Ну, это еще как Бог даст, — загадочно усмехнулся Петр Андреевич.

Колосов с некоторым недоумением посмотрел в глаза Спиридову.

— Час от часу не легче! Я вас, Петр Андреевич, не узнаю сегодня. Какими-то загадками говорите… Скажите, что с вами, вы чем-то не то расстроены, не то озабочены. Неприятность, что ли, у вас какая?

Спиридов отвечал не сразу.

— Как вам сказать… — заговорил он, помолчав, и в голосе его Ивану Макаровичу почудились какие-то незнакомые нотки. — Вы не ошиблись, я действительно озабочен. В моей жизни произошло нечто такое, что выбило меня из моей колеи, взбудоражило и перевернуло все вверх дном, и я, говоря по совести, не знаю, радоваться ли мне тому или огорчаться.

— Но что именно, скажите, ради Бога, если это не секрет.

— Я же вам уже сказал. Я получил письмо и должен немедленно ехать, на радость или на горе, я того не знаю. Скорее на горе.

— Но разве так необходимо ехать? — с искренним участием спросил Колосов, подсаживаясь на кровать к Спиридову и заглядывая ему в лицо.

— Необходимо, — кивнул тот головой, — даже больше чем необходимо… Впрочем, бросим этот разговор, он вас только задерживает. Я думаю, бал уже в полном разгаре; идите скорей, а то на вашу долю не останется ни одной неразобранной мазурки, меня же оставьте с моими мыслями, мне еще многое надо обдумать.

— Значит, вы серьезно не идете? — еще раз переспросил Колосов. — Но что же мне сказать, если меня будут спрашивать, почему вас нет?

— А что хотите, — уже не скрывая своего раздражения, возразил Спиридов, — скажите, что у меня колики приключились, родимчик, зубная боль, ну, словом, что-нибудь в этом роде.

— Не поверят.

— Для меня это безразлично. Поверят — хорошо, не поверят — тоже хорошо. Во всяком случае, я не намерен ради кого бы там ни было ломать себя и идти на бал, когда мне необходимо остаться одному.

Последние слова Спиридов сказал с особым ударением, смысл которого не трудно было угадать.

— Ну, я вижу, с вами сегодня пива не сваришь. Если уже вам так необходимо и так хочется лежать тут одному — лежите, Бог с вами, а я пойду, действительно поздно. До свиданья. Возвращаясь с бала, я на обратном пути забегу к вам сообщить о том эффекте, который возбудит ваше отсутствие. Хотите?

— Я, наверно, буду в то время спать. Впрочем, заходите, порасскажете мне о вашем бале. Этот бал ведь исключительный, к нему готовились чуть ли не за полгода и набрали гостей со всех волостей. Еще бы, сегодня мадемуазель Панкратьевой минуло восемнадцать лет, и из девочки она превращается в заправскую барышню-невесту, женихов здесь непочатый угол, хоть пруд пруди.

— Анна Павловна о женихах не думает, — с едва уловимой досадой в голосе отвечал Колосов.

— Она, пожалуй. Впрочем, и то Бог весть. По моему мнению, на свете нет ни одной барышни, которая не думала бы о женихах; но уже ее папахен наверно только о том и мечтает, чтобы своей дочке-баловнице подцепить женишка получше. Для этой-то цели главным образом и бал сегодняшний затеял, а вы, вместо того чтобы быть там, на поле сражения, теряете драгоценное время в болтовне с таким малоинтересным собеседником, как я.

— Смейтесь, смейтесь. Небось про других любите покумить, а когда про вас — сердитесь.

— Между мной и "другими" большая разница, я про женитьбу не думаю, ну а "другие"-то, кажется, наоборот, хоть сейчас под венец, а? Как скажете?

Спиридов многозначительно усмехнулся, напирая на слово "другие". Колосов слегка покраснел.

— Ну что ж, — заговорил он несколько торопливо, — я и отпираться не буду. Конечно, если бы Анна Павловна согласилась, я почел бы себя самым счастливым человеком на земле, но, увы, она обо мне думать не хочет. Я это ясно вижу.

В тоне, которым были сказаны последние слова, Спиридову послышалась искренняя печаль. Ему стало жалко своего друга, и он, чтобы ободрить его, укоризненно воскликнул:

— Ну, это совсем уже стыдно, надо больше куражу. Помните, что девичьи сердца, как и крепости, берутся только с боя.

Колосов ничего не ответил на последние слова своего друга, молча взял со стула свою фуражку, нахлобучил ее на самые глаза и неторопливо вышел из комнаты.

— Прощайте, приятных сновидений! — крикнул он с порога комнаты, не оборачиваясь и плотно притворяя за собою дверь.

На крыльце его поджидал солдат в накинутой на плечи враспашку шинели и с зажженным фонарем в руке.

— Ну что же, Потап, пойдем, брат, — сказал Колосов, ласково обращаясь к солдату. — Ступай вперед, свети хорошенько, да смотри, в лужу или канаву не заведи.

— А их благородие нешто не пойдут с нами? — спросил Потап, и в его голосе Колосову послышалось как бы изумление.

"Вот, солдат, и тот удивляется, — подумал он, — а уж там что будет, расспросами покоя весь вечер не дадут".