– Алло, – сказала Элоиза в трубку, не включая света. – Слушай, я не могу тебя встретить. Тут Мэри Джейн. Она припарковалась прямо перед домом и не может найти ключ. Я не могу выйти. Мы минут двадцать искали его в этом, как его… в снегу и вообще. Может, тебя подбросят Дик с Милдред? – ей что-то сказали. – А. Ну, это фигово, малыш. Вы бы, ребята, построились взводом – и марш по домам. Ты же умеешь говорить: ать-два-левой, шагом-марш. Ты умеешь быть молодцом, – ей снова что-то сказали. – Я не смешная, – сказала она. – Правда. Просто лицо такое.

Она повесила трубку.

Она вернулась, уже не таким твердым шагом, в гостиную. Подойдя к оконному сиденью, вылила себе в стакан весь виски, остававшийся в бутылке. Вышло примерно на палец. Выпила, передернулась и села.

Когда в гостиной включила свет Грейс, Элоиза подскочила. Не вставая, она позвала Грейс:

– Лучше не накрывай до восьми, Грейс. Мистер Уэнглер припозднится.

Грейс возникла в свете столовой, но осталась стоять на пороге.

– Леди уехать? – сказала она.

– Она отдыхает.

– А, – сказала Грейс. – Миз Уэнглер, я подумала, можно будет, мой муж останься тут на вечер. У меня полно места у себя, а ему не надо назад в Нью-Йорк до завтра утром, и на улице так гадко.

– Твой муж? И где же он?

– Ну, прямо щас, – сказала Грейс, – он на кухне.

– Что ж, боюсь, ему нельзя оставаться здесь на ночь, Грейс.

– Мэм?

– Я говорю, боюсь, ему нельзя оставаться здесь на ночь. У меня не постоялый двор.

Грейс немного постояла и вышла на кухню, сказав:

– Да, мэм.

Элоиза вышла из гостиной и вскарабкалась по лестнице, еле освещенной из столовой.

На площадке лежала галоша Рамоны. Элоиза взяла ее и швырнула со всей силы через перила; галоша шумно шваркнулась об пол прихожей.

Элоиза щелкнула выключателем в комнате Рамоны и ухватилась за него, словно ища опоры. Она постояла, глядя на Рамону. Затем отпустила выключатель и быстро подошла к кровати.

– Рамона. Проснись. Проснись.

Рамона спала на самом краю кровати, свесив попку справа. Ее очки лежали на тумбочке с Дональдом Даком, аккуратно сложенные дужками вниз.

– Рамона!

Девочка проснулась, резко втянув воздух. Она широко раскрыла глаза, но почти сразу прищурилась.

– Мамочка.

– Ты, вроде, сказала, что Джимми Джиммирино насмерть переехали?

– Что?

– Ты слышала, что, – сказала Элоиза. – Почему ты спишь на самом краю?

– Потому, – сказала Рамона.

– Почему потому? Рамона, мне не хочется…

– Потому что не хочу задеть Микки.

– Кого?

– Микки, – сказала Рамона, потирая носик. – Микки Миккеранно.

Элоиза сказала, срываясь на крик:

– Ложись посреди кровати. Ну-ка.

Рамона, ужасно испугавшись, только вскинула глаза на Элоизу.

– Ну, ладно, – Элоиза схватила Рамону за лодыжки и рывком переместила ее на середину кровати. Рамона не стала ни сопротивляться, ни плакать; она дала переместить себя, но внутренне осталась непреклонной. – А теперь спать, – сказала Элоиза, тяжело дыша. – Глазки закрывай… Ты слышала, что я сказала: закрывай.

Рамона закрыла глаза.

Элоиза подошла к выключателю и нажала. Но еще долго стояла на пороге. Затем вдруг бросилась в темноте к тумбочке, ударилась коленкой о край кровати, но не обратила внимания на боль. Она взяла очки Рамоны и, держа обеими руками, прижала к щеке. По лицу покатились слезы, стекая на очки.

– Бедный дядюшка Криволап, – повторяла она раз за разом. Потом положила очки обратно на тумбочку, стеклами вниз.

Она нагнулась, покачнувшись, и принялась подтыкать края рамониной постели. Рамона не спала. Она тоже плакала все это время. Элоиза поцеловала ее в губы, убрала влажные волосы с глаз дочки и вышла из комнаты.

Она спустилась, сильно шатаясь, и разбудила Мэри Джейн.

– Чотакое? Кто? А? – сказала Мэри Джейн, подскочив на диване.

– Мэри Джейн. Послушай. Пожалуйста, – сказала Элоиза, всхлипнув. – Помнишь наш первый курс, как я купила в Бойсе такое платье, коричневое с желтым, а Мириам Болл мне сказала, в Нью-Йорке никто такие не носит, и я проплакала всю ночь? – Элоиза встряхнула Мэри Джейн за руку. – Я ведь была хорошенькой, – взмолилась она, – правда ведь?