— Вы совсем перестали стесняться последнее время — так и сыплете моими фразами… Ведь это вы пишете «Армейские заметки» — я знаю!

— Так точно, Ваше превосходительство, я.

— Что же, у меня — одна система управлять, у другого другая. Я ничего не имею против критики. Но Главный штаб очень недоволен вами, полагая, что вы подрываете мой авторитет. Охота вам меня трогать…

Что бы ни говорил сам Деникин, по его критические «ершистые» выступления в печати не прошли для него бесследно. При российских нравах иначе быть и не могло. Временная служба в штабе корпуса, не соответствовавшая его рангу и уровню подготовки, странно затягивалась. Деникина это, естественно, выводило из себя. И по истечении года его терпение лопнуло. Он напомнил о себе Генштабу. Но сдали нервы, рапорт, по его признанию, получился не вполне корректным. «Достойным», в свою очередь, был и ответ: «Предложить полковнику Деникину штаб 8-й Сибирской дивизии. В случае отказа он будет вычеркнут из кандидатского списка». Такой тон противоречил традициям Генштаба, где не практиковались принудительные назначения, тем более в далекую суровую Сибирь. Кавалера боевых орденов, знавшего себе цену, это не могло не покоробить. В запальчивости и раздражении он ответил рапортом еще более резким, чем первый, состоявшим всего из трех слов: «Я не желаю».

Воцарилось томительное ожидание. Не исключались новые кары за дерзость. Но Генштаб проявил великодушие. Деникин все же получил назначение на должность начальника штаба. Правда, не дивизии, как ему полагалось, а 57-й резервной бригады. И хотя она состояла из четырех двухбатальонных полков и потому вроде бы приравнивалась к дивизии, это задевало его самолюбие. Однако пришлось соглашаться. К тому же был и такой аргумент «за»: штаб бригады располагался в городе Саратове, на самом берегу великой русской реки Волги, в родном краю, где брал свое начало отцовский корень.

Саратовский гарнизон входил в Казанский военный округ, огромный по территории и оторванный от центра страны и ее границ. Здесь на всем лежала печать глубокого провинциализма. Это сразу бросилось в глаза Деникину, прибывшему к новому месту службы в конце января 1907 года. Многое тут было иным, чем в Варшавском округе, где до этого прошла большая часть его офицерской службы. В Варшаве царили традиции, заложенные еще знаменитым генерал-фельдмаршалом И. В. Гурко (1828–1901), героем русско-турецкой войны 1877–1878 годов, помощником главнокомандующего войсками гвардии и Петербургского военного округа в 1879 году, генерал-губернатором Привисленского края и командующим войсками Варшавского военного округа в 1883–1894 годах. Его преемники, представители высшего света, поддерживали созданную Гурко атмосферу цивилизации и интеллигентности. В Казанском же округе нравы отличались простотой, временами даже грубоватостью — как на службе, так и в быту. Положение усугубилось с приходом нового командующего военным округом — генерала Сандецкого. По словам Деникина, на весь округ тогда легла «печать моральной подавленности на несколько лет».

Сандецкий никогда не нюхал пороха. В 1905 году, командуя дивизией, он жесточайшим образом расправился с восставшими в Екатеринославле и за эти заслуги в 1906 году получил Гренадерский корпус в Москве, а вскоре и Казанский округ — чтобы усмирить крестьянские бунты в Поволжье. Его предшественник, генерал Карас, мягкий и добросердечный, избегал жестокости, случалось, ходатайствовал перед Петербургом о смягчении приговоров военных судов, особенно когда речь шла о казни. Сменивший его Сандецкий одну свою тяжелую руку наложил на революционеров, другую — на законопослушное и безропотное воинство. И уже вскоре рапортовал столице, насколько больше Караса утвердил за короткий срок смертных приговоров. В этой связи Деникин заметил, что «принятие мер суровых бывает не только правом, по и долгом; похваляться же этим не всякий станет».

Отношение к подчиненным было у генерала крайне суровым. На приказах о дисциплинарных наказаниях запестрели резолюции: «В наложении взыскания проявлена слабость. Усилить. Учту при аттестации». Иначе говоря, командующий брал под свой контроль и служебное положение, и продвижение офицера. Большинство их начальников вело себя порядочно, по находились и такие, кто делал свою карьеру на горбу подчиненных. В округе посыпались взыскания. Особенно много их было во время смотров. По приезду в Саратов Сандецкий узнал, что ефрейтора, у которого в чемодане была найдена прокламация, (как было установлено, он ее не распространял), суд разжаловал, а затем, зачтя предварительное заключение в тюрьме за срок наказания, освободил из-под стражи. На собрании офицеров гарнизона генерал кричал, топал ногами и заявил, что два штаб-офицера, состоявшие членами суда, никогда не будут удостоены назначения полковыми командирами «за проявленную слабость».

И все же большинство офицеров, будучи членами военных судов, рискуя карьерой, при рассмотрении политических дел проявляли твердость и справедливость. По громкому тогда делу о «Камышинской республике» все обвиняемые, блестяще защищавшиеся известным адвокатом Заруцким, были оправданы.

Особенно свирепствовал Сандецкий при аттестациях, где его рука была безраздельной владыкой, которому никто не мог перечить. Полнейший произвол носил издевательский характер, выбивал офицеров из колеи, доводил до отчаяния. Самодурство не имело границ. В отличной аттестации капитана Хвощинского, к примеру, указывалось, что он «досуг свой посвящает самообразованию». Сандецкий наложил резолюцию: «Объявите предостережение за то, что свой досуг не посвящает роте». На одном из совещаний генерал заявил: «Наши офицеры — дрянь! Ничего не знают, ничего не хотят делать. Я буду гнать их без всякого милосердия, хотя бы пришлось остаться с одними унтерами». Офицеры Писарского полка в Пензе, проинформированные об этом своим командиром, пришли в ужас. Но только один штабс-капитан Вернер выразил открытый протест, подав жалобу на имя военного министра по поводу нанесенного ему этим личного оскорбления.

Аттестационное совещание 57-й бригады отрицательно аттестовало полковника Вейса, который, как было всем известно, являлся осведомителем Сандецкого. Начальник бригады, робкий по природе и трепетавший перед командующим, тем не менее будучи человеком порядочным, утвердил аттестацию. За что на окружном совещании подвергся разносу, по прибытии с которого вконец упавшим голосом сказал: «…Мне теперь крышка». Вскоре командующий потребовал пересмотреть аттестацию Вейса. Однако бригадное аттестационное совещание оказалось непреклонным. Начальника бригады разбил инфаркт, а вскоре он стал заговариваться, доказывая, что наследник престола теперь Петр Великий.

Столица знала о произволе в Казанском округе — из печати, жалоб, судебных дел. Генерал от кавалерии В. А. Сухомлинов (1848–1926), начальник Генштаба и военный министр в 1908–1915 годах, получил указание царя сообщить Сандецкому о его недовольстве положением в округе. В другой раз царь велел передать ему: «Я ревностную службу ценю, по ненужную грубость по отношению к подчиненным не одобряю». Но меры к Сандецкому не применялись, поскольку, по справедливому замечанию Деникина, он еще был нужен как усмиритель продолжавшего бурлить Поволжья. Пользовался генерал поддержкой и впоследствии, до тех пор, пока уже в 1917 году большевики не расстреляли его.