Это произошло 20 февраля 1835 года, незадолго до полудня. От приводившего в ужас движения земли у него закружилась голова. Немного похоже на покачивание судна при легкой боковой зыби, последствия которого могут описать только несчастные, подверженные морской болезни. Чарльз ехал верхом, как вдруг его перевернуло вместе с лошадью. Он очутился на земле, в рот набилась пыль. Лишь только он встал, его опрокинуло опять. Толчки следовали один за другим. Над землей проносились раскаты грома. Повсюду, уклоняясь от летящих бревен, ползли на четвереньках люди. Тряска длилась всего две минуты. Потом: берег усеян мебелью. Кроме множества стульев, столов и книжных шкафов попадались крыши, перенесенные сюда почти в целости. Обломки камней с облепившими их морскими организмами, с которых капало, еще недавно покоившиеся глубоко под водой, теперь были выброшены далеко на берег. Море бурлило. Почва во многих местах дала трещины в направлении с севера на юг, а небо потемнело от пыльного облака.

Повсюду вырывался огонь, все кричали. Вскоре с неодолимой силой, смяв дома и деревья, обрушилась огромная волна. Люди бежали, будто за ними гнался дьявол. Коров с телятами унесло в море. На берег выбросило какой-то корабль, затянуло обратно, опять выбросило, опять затянуло. Потом два взрыва в бухте: один похожий на столб дыма, другой – на фонтан, пущенный гигантским китом. Вода будто кипела, она почернела и издавала пренеприятнейший сернистый запах. Кому бы тут не пришла мысль об аде?

Зачем Бог делает подобное? Или, если не Сам, зачем допускает, чтобы на стольких людей обрушивались страдания? От этих вопросов не уйти никому. Ни жителям, смотрящим на свою вздыбившуюся бухту, имеющую теперь другую береговую линию. Ни рыбакам: им в будущем придется заново ориентироваться, поскольку некая сила, чье происхождение они не знали, взорвала и унесла скалы, обнажив прежде покрытые водой камни. Потому что обширные поля мидий, за которыми еще недавно нужно было нырять, оказавшись в трех метрах выше поверхности воды, начали гнить.

Непонимающе осматривая потрясенную землю, люди кричали: «Misericordia! Милости! Господи! Молим тебя о пощаде, Всемогущий Бог!» Однако ни громкие мольбы, ни тихие славословия не могли скрыть, что у них появились сомнения в силе Божьей. Или в Его справедливости.

И так они стояли рядом на перепаханном берегу: те, у кого осталась крыша над головой, и те, у кого уже нет, – ругаясь с обезумевшими рыбаками и сбивавшимися с ног священниками. Кто мог дать исчерпывающий ответ на все их сомнения? Они спросили у английского джентльмена, они знали, что он образован, но тот уклонился от толкований.

Молодой Дарвин, которому несколько дней назад в Новом Свете, далеко от Англии, далеко от семьи, исполнилось двадцать шесть лет, жадно впитывал впечатления и клялся себе, что, подгоняемый жаждой знаний, никогда не ослабнет в своем стремлении понять лежащие в основании таких явлений природные законы. Даже если достигнутые результаты не будут согласовываться с его прежним представлением о Боге и с тридцатью девятью статьями Англиканской церкви, на которых он, будучи студентом теологии Кембриджского университета, приносил присягу.

В эту тихую ночь в Даун-хаусе, у остывшего камина, откуда исходил запах сгоревших буковых поленьев, Чарльз испытывал такое же смятение чувств, как и в тот день, когда природа показала ему свои когти. Горько и унизительно видеть, как творения, потребовавшие столько времени и труда, разрушаются за пару минут. С одной стороны. Однако естествоиспытателю невероятно повезло стать свидетелем истории Земли.

Когда планета давала мегапредставление, он сидел в зрительном зале. Видел драму, в ходе которой разнообразные каменные наслоения сражались не на жизнь, а на смерть. Перестраивалась земная кора, появлялись разломы, трескались целые слои Земли, разряжалось напряжение во внутренностях планеты – он чувствовал первозданную мощь. Широко раскрыв рот и глаза, Чарльз только смотрел. То было самое чудовищное и самое интересное зрелище, какое ему довелось наблюдать.

Он поднял взгляд от милующихся в полной тишине червей и посмотрел на мерцающую луну, теперь похожую на чуть набухший ломтик яблока в рамке кабинетного окна. Поскольку любовная игра все длилась, он решил продолжить статистику испражнений дождевых червей. Так как роль этого производителя пахотной земли в истории планеты, особенно ее устройства, переоценить невозможно.

Долгие годы Чарльз заносил в списки терпеливо сосчитанные комочки экскрементов. Разумеется, из расчета на одного червя. И недавно за обедом заявил, что вместе взятые черви Англии и Шотландии проглотили около трехсот двадцати триллионов тонн песчинок, терпеливо переварив, прогнали их через себя и тут же выдали аккуратно размельченный гумус. Когда Чарльз провозгласил временной отрезок, уличающий Библию во лжи, – триста двадцать триллионов тонн земли за миллион лет, – Эмма попыталась полностью сосредоточиться на супе. После чего между супругами воцарилось ледяное молчание, которого первым не вынес внук Бернард. Испытывая от такой атмосферы неподдельное страдание, он в который раз спрятал лицо в салфетку, чтобы скрыть слезы.

Чарльз как раз задремал, когда в камине упало не полностью сгоревшее полено. Черви еще прижимались друг к другу животами, Чарльз счел особенно удавшейся кривую в форме буквы S. Гармоничные встречные движения, как он понял за долгие годы наблюдений, удавались дождевым червям не в равной степени. И они имели тонкие отличия по красоте, цвету, гибкости.

Чарльз замерз. Укутывая плечи сползшим пледом в зеленую клетку, а шею плотнее оборачивая шалью, он не мог избавиться от мысли о надвигающемся ледниковом периоде. Горе млекопитающим, которые в преддверии наступающих холодов не смогли отрастить мягкий, теплый подшерсток! Или подобраться поближе к жилью и огню. Он откинулся в кресле и признал правоту Эммы: возможно, несколько противоестественно при каждом ощущении, каждом мельчайшем наблюдении тут же надевать очки эволюции. «Ах, Чарльз, – говорила в такие минуты Эмма, – да ты просто одержим». А он всегда отвечал: «Тобой, любовь моя». И нежно целовал. Даже если поблизости находился Джозеф, который, чтобы не дай бог не помешать, немедленно подыскивал себе какое-нибудь занятие. Чарльз, закутавшись в плед, поуютнее устроился в кресле, улыбнулся и заскучал по жене. Может, пойти наверх?

Чарльз посмотрел на часы – пять. Не время будить Эмму. Он опустил взгляд на Полли, спавшую в своей корзинке у камина и время от времени водившую лапами. Может, ей снилась охота.

Когда черви, получив в яичники порцию сперматозоидов, наконец уползли в землю, Чарльз нажал на секундомер. Записывая время – пара предавалась свету и любви один час двадцать минут, – он испытывал легкое радостное предвкушение оттого, что скоро у него в кабинете почувствует свет нежная кожа маленьких червячков. Затем потушил фитиль и решил вздремнуть в просторном кресле.