Бен вернулся к монетке и двинулся к краю поляны под прямым углом к первой линии. Сорок шесть шагов, и он поравнялся с соснами. Он удивленно хмыкнул, вернулся к монетке и отправился прокладывать вторую половину диаметра. Носок его правого ботинка достиг края поляны, когда он насчитал сорок шесть шагов, и он невольно задрожал от волнения, или же от напряжения, или от усиливавшегося холода. Не бывает таких ровных полян, сказал он себе и решил это доказать. Пока он не найдет диаметр, который не будет равен девяноста двум шагам, или же радиус, который не составит половину этого расстояния, ничто не отвлечет его от дела.

Он не знал, сколько времени потратил на поставленную задачу, он больше не глядел на свои ноги, беззвучно отсчитывая шаги, чтобы не нарушать тишину, уверенный, что шестое чувство поможет найти линии между теми, которые он уже протоптал, как будто такая чрезмерная точность скорее позволит отыскать неправильную линию. Вот одна – расстояние от центра до дуба. Он отвернулся от путаницы побелевших ветвей к монетке, отмечавшей начальную точку, которая так заиндевела, что напоминала крошечную луну. Дубы искажают форму поляны, решил он, и этого достаточно – сколько еще он собирается топтаться взад-вперед, словно заводная кукла? Если он в ближайшее время не отправится к вересковой пустоши, то темнота застигнет его в лесу. Просто дойду до оставшихся трех дубов, пробормотал он, так, для очистки совести. По крайней мере, ему показалось, это он говорит, только слишком тихо, чтобы быть услышанным. Слишком слабый голос, точно.

Именно его неуверенность разрушила наваждение настолько, чтобы он понял: что-то вокруг него изменилось. И он сразу же побоялся отвести взгляд от заиндевелой луны, в которую превратилась монета, и побоялся не отвести. Озноб, кажется, начавшийся где-то под ногами, прошел через все тело и заставил его вскинуть голову.

Должно быть, изменилось его восприятие, поначалу решил Бен, ведь он немедленно заметил, что шеренги деревьев, расходившиеся кругами от поляны, совершенно одинаковые – не только разделявшее их расстояние, но и формы стволов, и их широко раскинутые ветви, словно некая сила, сочившаяся из центра поляны, выстроила их, притянув, как магнит притягивает металлические опилки. Затем он отметил, насколько похожи друг на друга очертания мертвых дубов, словно то, что их уничтожило, придало им заодно форму. Он нутром чуял, что здесь имеется иной узор, который он боялся узнать. Он пристально смотрел на переливающиеся деревья, на тени, сменившие направление и тянувшиеся к нему с противоположной стороны поляны, а затем он перевел взгляд вниз.

– Боже, – прошептал он.

Узор был вокруг него на траве: морозная звезда со множеством лучей, занимавшая собой почти всю поляну. Очертания ее изящных лучей были ошеломительно замысловатыми и все же симметричными вплоть до мельчайших деталей. Бен развернулся, ощущая головокружение и опасаясь потерять равновесие, и заметил, что звезда все же не до конца симметричная: ей не хватало трех лучей, которые указывали бы на те дубы, до которых он так и не дошел. Звезда показывала, где он успел пройтись, словно безграничное ледяное присутствие все это время топало за ним следом.

Стоило Бену об этом подумать, и он ощутил его за собой или над собой, ждущее, что он обязательно посмотрит. Он не в силах пошевелиться, только поможет ли это? Снежинка опустилась на его трясущуюся руку и улеглась между сухожилиями, идеально симметричная снежинка, подобная оперенной пластинке стекла. Он беспомощно взирал на нее и видел, что она не тает, а растет. Может быть, это признаки жизни, той жизни, которую скрывают мили леса.

Бен так трясся от холода, что в итоге вышел из паралича. Он, шатаясь, заковылял через поляну, поскальзываясь на промерзшей траве, и бросился в лес, стараясь не смотреть на ровные папоротники между деревьями, которые образовывали симметричный орнамент. Впереди он заметил паука, который перебирал нити паутины среди папоротников, паук был полосатый, словно тигр, и на мгновение даже это показалось кстати – хотя бы живое существо. Однако лес вокруг него потемнел, словно его незримый обитатель устремился к Бену. Папоротники превратились в мрамор, схваченные морозом, вокруг него кружились снежинки, блестя на деревьях драгоценными камнями. Паук выцвел и ссохся, приняв форму, невозможную ни для одного живого существа, и раньше чем Бен успел перевести дыхание после крика, невольно вырвавшегося от этого зрелища, он превратился в хрусталик, центр мандалы из инея и паутины. Потом в лесу стало темно, как в беззвездную ночь, и некое воплощение этой темноты, выходящее далеко за пределы поляны, обхватило Бена.

Когда в то утро Эллен приехала в колледж, оказалось, что натурщица, позировавшая для ее учеников, разболелась.

– Она уехала, у нее что-то вирусное, – сообщила секретарша.

На замену не нашлось никого, поэтому Эллен познакомила учеников с азами изображения натюрмортов, импровизируя с помощью случайных предметов, нашедшихся в кабинете: яблоко, связка ключей, нанизанных на английскую булавку, дамская сумочка, шарфик, экземпляр «Мальчика, который позволил огню погаснуть», который одна молодая мамочка принесла, чтобы попросить у Эллен автограф. Эллен предложила своим ученикам поискать детали, которые делают каждый предмет уникальным в тот миг, когда на него смотрят: кривобокость яблока, неправильной формы пятно на его макушке, которое напоминает миниатюрный желтый берет с пожеванным коричневым хвостиком, подобие синяка на его ярко-зеленой щеке… Вы не в силах передать, как сумочка щекочет ноздри запахами невыкуренных сигарет и сухих духов, однако для вас это реальность: в каждом свойстве заключено больше, чем возможно воспроизвести, именно это и делает предмет реальным. Эллен расхаживала между партами, за которыми сидели восемнадцать ее слушателей, и рассуждала о выборе деталей, способных оживить предмет именно для вас. Время от времени возникали разногласия: одна пенсионерка, никогда не выпускавшая своей сумочки из рук, утверждала, что выбранные Эллен предметы слишком обыденные, чтобы именоваться натюрмортом, а пакистанский шеф-повар настаивал, что сначала необходимо овладеть всеми приемами рисования, прежде чем браться за что-то оригинальное, – это заявление нашло своих сторонников и противников, но потом позабылось в общем споре. Несмотря на все это, к обеденному перерыву у каждого получился свой рисунок. Эллен изумилась тому, что сразу несколько человек выбрали для рисования книгу: как лежат друг на друге страницы в переплете, как слова разной длины образуют неровный орнамент, как играют свет и тень на ее иллюстрации на левой странице. Как жаль, что Бен не видит всего этого.

– Не забывайте смотреть, – напутствовала она своих учеников, когда они потянулись к выходу.

Эллен уже выехала из Лидса, когда небо впереди начало темнеть. А после того как позади осталась последняя деревня за Лидсом, горизонт в стороне Старгрейва и вовсе налился зловещей чернотой. Она понадеялась, что Бен уже возвращается домой, раз уж погода решила испортиться. Маленькое холодное солнце освещало вересковые пустоши, и склоны холмов сверкали неестественно ярко на фоне черной полосы неба. Растительность словно помертвела, приобретя металлический блеск, как и голые выступы скал.

Затронет ли непогода вересковые пустоши над Старгрейвом, ведь они довольно высоко? Чернота как будто зависла только над городом. Эллен вдруг подумала, что должна была побольше узнать о здешнем климате, прежде чем всем вместе переезжать сюда из Нориджа. С тех пор как они переехали, она ни разу не включала в машине приемник, и вот теперь оказалось, что рельеф местности мешает проходить радиосигналу – она не смогла поймать ничего, кроме всеобъемлющего молчания, и она, наверное, подумала бы даже, что оглохла, если бы не шум автомобиля.