В глубине сарая будто послышались шаги и сдержанный кашель.

– Замрите, - приказала Фиена девкам, - кажпсь, Автоном коням сено задает.

Фонарь прикрыла подолом юбки и, пригретая теплом, вспомнила озорную присказку: у царя Додона была дочь Алена, половпна брита, половина опалена. Какую берешь?
– и засмеялась в рукав. Потом выпрямилась, подняла фонарь над головой.

– Чур, чур меня!
– дурным голосом зашлась Фиена, пятясь.

Фонарь упал, угасая. Девки кинулись из-под сарая, спотыкаясь, давя друг друга в воротах.

С визгом залетели в избу перепуганные гадальщицы вместе с бесстрашной Фиеной. Не могла унять она дрожь в коленках и крикливо повторяла, что в углу сарая за коноплей стоит черный обличьем, на башке малахай из зайца. Манечка Шатунова уверяла Василису, что видела рогатого и черного на сеновале - трехпалыми ручищами вязал пырей в пучки. Лагутина Парушка узрела за куриным витым гнездом косматую старуху, чесавшуюся кленовым гребнем в лопату величиной. .По пятам поскакивала на карачках, щекотала под коленками Парушку до самых сеней и сейчас наверняка затаилась за дверьми.

Кузьма спросил Марьку, видела ли она.

– Вам поблазнилось, а тебя, Марька, крест оборонял.

Марька тоже видела, только чью-то широкую спину в

дубленой бекеше с каракулевым серым воротником.

– Не воры ли?
– встревожилась Василиса, пряча деньги за поголешку чулка. А девки тут же подтвердили:

крались к амбару две воровски полусогнутые тени.

Автоном надел меховую безрукавку. Мать велела ему взять топор для обороны. Он усмехнулся, красуясь перед девками своей молодцеватой смелостью.

– Не улыбь, все может быть, и тати нощные, - сказал отец, - стоят с курком али с ломом у сеней.... только ты башку-то высунешь, прижелезят лоб. Сядь, сам я пойду.

Надену шапку на палку, хитровато - наружу. Покойный мой тятя...

Кузьма вскоре вернулся.

– Хворостины нет на вас, девки. Шляетесь без божьего имени, вот и блазнится. Идите по домам.

– Да я своими глазыньками видела, батюшка Кузьма, ей-богу, святая икона, честное комсомольское, - настаивала Фиена перед свекром.

– Перестань, бесстыдная!
– осадила ее Василиса.
– Не даст старому молвить, так и стрекочет, так и сорочит.

Забрала волю без мужа. А вы, девки, не прохлаждайтесь, марш по домам и за дело.

– Боимся, Влсилпса Федотовна.

Кузьма велел сыну проводить девок, да и ночку под Новый год погулять можно удальцу.

– Тогда я махну в совхоз к Тимке Цевневу, - Автоном надел тулуп с белым воротником, распахнул черные с изнанки широченные полы: - Прячьтесь, девки!
– повернул на Марьку заигравшие синие глаза: - Ныряй, соловей!

Марька спряталась за девок.

– Ты заночуй у своего дружка, водой не разольешь вас, Автонома да Тимофея. Гуляй, пока помощница сатаны - жена не запутляла, - говорил Кузьма, выпроваживая сына.
– А ты, Фпена, проведай хворого отца. Снеси бутылку да селедку. Поздно уж, останься у родителя.

"Хитрят, выручку считать без меня норовят", - подумала Фиена. Но ее так и поджигало желание погулять с девками всю-то ноченьку под Новый год. Накинула шаль на голову, сунула рукп в рукава и выметнулась из дома.

– Завесь, старая, окна, - в голосе Кузьмы звучала неожиданная для Василисы строгость.
– О делах посерьезнее свадебных поговорить надо. Не знаю, радоваться пли плакать, мать. Влас объявился, пришел потаенно.

Василиса пристыла к лавке, ноги отнялись, встать не могла.

– Врешь, Кузьма?

– Тарарык тебя, шпшпга старая. Потаенно объявился.

– Сынок Власушка, где же он? Не тянп жилы!
– Василиса решительно вышагнула на средину кухни, собрала в пальцах посконную рубаху на груди мужа.
– Искалеченный? Без руки? Без ноги? Где он?

– Не шуми, ради Христа. Жив и здоров. Сейчас приведу.

С надворья Кузьма вернулся вместе с высоким человеком в бекеше, в смушковой папахе и белых бурках.

Оглядевшись зорко, Влас повесил бекешу отдельно от всей одежды, одернул темно-зеленый френч и раскинул руки:

– Родительнице нижайший поклон.

Восемь годов пропадал Влас в незнаемых краях - двадцатилетним парнем ушел, вернулся матерый, в отца, широкоплечий, большерукий, только вместо отцовской бороды - черные усы.