Уже приближался день, назначенный для отъезда делегатов конференции. Эта дата, насколько возможно, держалась в секрете; поэтому было официально объявлено, что делегаты разъехались для посещения фронтов.

Перед отбытием главных военных представителей союзников я имел удовольствие от имени императора вручить русские орденские ленты генералам Кастельно, Вильсону и графу Руджиери. Мне пришлось сделать это в самый последний момент, поскольку Министерство иностранных дел при составлении списков иностранных участников конференции предусмотрело для всех без исключения награжденных пожалование орденов «без мечей» [159] .

Я, однако, полагал, что таким генералам, как Кастельно и Вильсон, ордена жалуются не просто за их работу на конференции, но также за их прошлую деятельность в военной области и выдающиеся, первостепенные боевые заслуги. Поэтому мне пришлось послать в Орденскую комиссию адъютанта для замены предназначенных им наград на ордена с мечами, одновременно вернув в Царское Село для внесения изменений уже подписанный царем пергамент. Разумеется, я предварительно переговорил с императором и получил его одобрение. Во время прощальной аудиенции его величество лично наградил генерала Кастельно орденом Святого Георгия.

После отъезда участников конференции у меня осталось время на то, чтобы заняться некоторыми вопросами, касавшимися внешней политики, и разобраться с проблемами, которые возникли в связи со снабжением наших армий. В области внешней политики меня занимали польский и чешский вопросы, а в экономике – степень сотрудничества министерств земледелия и путей сообщения с различными отраслями промышленности. По польской проблеме мне было необходимо говорить с министром Покровским; он же должен был уладить и вопросы, касающиеся чехов. Совещание комиссии по польской проблеме было проведено еще до закрытия Межсоюзнической конференции. В нем приняли участие одиннадцать человек, большинство которых составляли заинтересованные министры, а кроме того – бывший министр иностранных дел Сазонов, который в свое время предложил план автономии Польши, и бывший министр юстиции Щегловитов. Присутствовали также председатель Государственной думы Родзянко и бывший премьер Горемыкин. Это был последний случай, когда он принимал участие в правительственных делах. В октябре 1917 года, живя на вилле на кавказском побережье, он был убит анархистами.

Не менее сложным был чешский вопрос. Чешский народ, будучи одной из ведущих и, в политическом смысле, наиболее «воинственной» славянской нацией, вполне естественно связывал свои надежды с мирной конференцией, которая должна состояться после окончания войны. Чехи рассчитывали, что конференция даст им шанс на обретение полной независимости, которую они, по собственному убеждению, вполне заслуживали. Представители чешского народа, как жившие в западных государствах, так и приехавшие в Россию, прилагали максимальные усилия к созданию предварительных условий для образования в будущем своего независимого Чешского королевства. Первые шаги в этом направлении должны были включать формирование ядра будущей чешской армии. В этом вопросе русское Министерство иностранных дел требовало подтверждения правила, согласно которому чехи, записывающиеся в чешские полки, должны были приносить присягу на верность России, тогда как сами они были готовы сражаться только во имя будущего чешского правительства. Не меньше затруднений возникало и в других ведомствах – тех, которые использовали военнопленных чехов на работах внутри страны. Другая сложность состояла в том, что вожди чешского движения считали себя республиканцами, а это вызывало возражения многих русских государственных деятелей, которые опасались, что уступки, сделанные чехам, могут отозваться в среде других славянских народностей. Кроме того, большинство чешских руководителей понимало, что государство с республиканской формой правления рискует стать объектом противоречий других держав. Цена за это может оказаться несколько выше той, которую стоило бы заплатить за обретение свободы управления внутренними делами страны. Новая республика, без сомнения, лишится полноправия в области внешней политики, и уже одно это станет источником серьезных внутренних и внешних трудностей для молодого государства. В любом случае в то время было резонно предположить, что вопросы строительства чешского государства будут решаться на международной конференции без учета пожеланий тех или иных чешских политических партий. Замечу, что в состав русской армии в то время уже входило несколько чешских батальонов, но позднее, под влиянием каких-то сложных политических факторов, они были раскассированы на отдельные роты и распределены по разным армиям и армейским корпусам.

Вполне очевидно, что подобного рода «самоопределение» не могло удовлетворить чешских политических деятелей. В результате разгорались страсти и рождались надежды, но проблема оставалась нерешенной. В Министерстве иностранных дел возбудителем интереса к данному вопросу был некий чех по фамилии Дюрих. Существовало, однако, серьезное подозрение, что им манипулировали австрийские агенты, которые ловко использовали его не столько в качестве провокатора, сколько как человека, способного запутать чешский вопрос и скомпрометировать саму идею. Сам я с Дюрихом не встречался, а потому не мог составить о нем личного впечатления. Однако из всего сказанного другими чехами, которые пользовались доверием как у своего народа, так и у наших союзников, я могу сделать единственный вывод – он не был способен помочь урегулированию вопроса. Одновременно создавалось впечатление, что наше Министерство иностранных дел склонно требовать от чехов проявления русского патриотизма. Я придерживался мнения, что любой человек в первую очередь – сын своего отечества и только потом – сторонник и помощник дружественных государств. Плохой чешский патриот будет никчемным другом и для России. Во всяком случае, я очень надеялся, что вопрос о создании новых чешских военных организаций может быть разрешен благоприятно для чехов и с выгодой для нас.

Для упорядочения вопросов снабжения я пригласил к себе в гостиничный номер трех министров, чья работа теснее всего была связана с поставками всего необходимого для русской армии: министра земледелия Риттиха, путей сообщения – Войновского-Кригера и торговли и промышленности – князя Шаховского. Я остановился тогда в гостинице «Европейская», чтобы находиться под одной крышей с участниками конференции. Наше трехчасовое совещание дало важные результаты – значительно большие, чем можно было ожидать от применявшейся ранее для тех же целей казенной переписки, которая к тому же иногда продолжалась месяцами. Мы решили тогда проблему доставку угля с шахт – до этого рассмотрение данного вопроса тянулось целых полтора года. Князь Шаховской, как раз собиравшийся выехать в Донецкий каменноугольный район, официально пообещал нам действовать там в соответствии с намеченным на этом совещании. Между прочим, эта встреча навела меня на мысль о создании особой должности для направления и координации деятельности министерств и ведомств, занимавшихся снабжением армии. Способный человек, назначенный на этот пост, находясь в непосредственном подчинении у самого императора как Верховного главнокомандующего, должен был бы часть времени проводить в Петрограде, а часть – в Ставке, в тесном контакте с начальником штаба. Для официального назначения на эту должность и для наделения лица, которое ее займет, соответствующими правами и полномочиями, требовалось составить правила и инструкции, которыми это лицо могло бы руководствоваться в работе. Однако труднее всего было найти человека, способного успешно выполнять столь сложные обязанности. По возвращении генерала Алексеева я рассказал ему об этом плане, а в ходе последнего доклада императору изложил свою идею и перед ним. Несмотря на одобрительное отношение к моему предложению как самого царя, так и Алексеева, трудно сказать, могло ли оно быть реализовано. В любом случае русская революция исключила эту возможность, как и многие другие.

Будучи в Петрограде, я несколько раз встречался с главой румынского правительства Братиану, комнаты для которого также были заказаны в гостинице «Европейская». Руководствуясь твердым желанием помочь, в пределах возможного, румынской армии, народу и правителям, мы должны были определить, в какой степени требования чисто военного характера согласуются с требованиями и нуждами самих румын. Дело еще осложнялось заботами о создании [новой] румынской армии, которая, пускай и не столь многочисленная, как та, что вступила в войну в августе, все же позволила бы румынам удерживать хотя бы небольшой участок линии фронта. В тот момент весь фронт, занимаемый румынской армией, был не длиннее тридцати километров, причем значительную его часть обороняла бригада каларашей, которой командовал генерал Стурдза.

Этот генерал, заслуживший вместе со своей бригадой самую громкую репутацию во всей румынской армии, стал зачинщиком заговора, который мог иметь самые серьезные политические последствия. По приглашению генерала Стурдзы король Фердинанд приехал на позиции каларашей. На фронте было совершенно спокойно, и король, следуя указаниям генерала, подходил все ближе и ближе к передовой линии, которую, по словам Стурдзы, занимали его калараши. Король со свитой пошел вперед, но не встретил по пути ни единого румынского солдата. Неожиданно кто-то из свитских крикнул Фердинанду, что видит впереди австрийцев. Пройдя немного дальше, они оказались бы в расположении противника. Король со свитой в большой спешке ретировался, и только по счастливой случайности никто из них не пострадал от огня, который в тот момент открыли австрийцы. Естественно, этот инцидент возбудил у приближенных короля подозрения, и в тот же день были предприняты меры для выяснения обстоятельств происшествия, которое серьезно компрометировало генерала Стурдзу. Было принято решение о его аресте, но генерал, как видно, отлично понимал опасность своего положения, а потому в ту же ночь в сопровождении адъютанта уехал куда-то на автомобиле. Машину они бросили по дороге и перешли через линию фронта к австрийцам. Очевидно, случившееся с королем явилось результатом хорошо продуманного и едва не увенчавшегося успехом заговора. Для его реализации Стурдза отвел с передовых позиций часть своих каларашей, так что первая кем-либо занятая линия окопов, которую должен был встретить на пути король, оказалась бы неприятельской. Видимо, австрийцы на своих позициях вели себя недостаточно осторожно, благодаря чему кто-то из свиты вовремя заметил их и предупредил короля.