— София. — Лука смотрит на меня сверху вниз, и я вижу, как его лицо смягчается впервые с тех пор, как он вошел в комнату. — Я знал о ребенке еще до нашего медового месяца.

— Что? — Я ошеломленно смотрю на него. — И ты ничего не сказал? Почему?

— Я хотел дать тебе возможность рассказать мне все самой, — просто говорит он.

— Я почти сделала это, так много раз… — Я замолкаю, думая обо всех тех случаях, когда я чуть не призналась во всем. — Но я была так напугана.

— Я думал, когда подписывал этот контракт, что смогу легко это сделать, — продолжает он. — У меня никогда не было отношений. Вряд ли я когда-нибудь спал с одной и той же женщиной больше одного раза. Идея настоящего брака, партнерства, любви, семьи, отцовства была настолько чужда мне, что я даже представить себе не мог, что это произойдет. Я не видел ничего, что могло бы изменить путь, по которому я шел. Так что мне не показалось таким уж трудным согласиться с этим. Чтобы сохранить наследие, о котором мечтал Росси.

Затем он делает шаг ближе ко мне, его глаза темнеют, когда он встречается с моим взглядом.

— Но как только я узнал, София, как только это стало реальностью, я понял, что не смогу. Я тоже хотел нашего ребенка. Я хотел тебя. Вот почему я приложил столько усилий к медовому месяцу. Я хотел посмотреть, сможем ли мы сработаться, и насколько сильны мои чувства к тебе… я хотел, чтобы ты сказала мне об этом. Но правда заключалась в том, что я не мог представить, что отпущу нашего ребенка или тебя. Но потом… — его челюсть сжимается. — Мы вернулись домой, и я узнал, что вы с Анной замышляли твой побег.

— Лука, ты, конечно, понимаешь…

— Я знаю, — перебивает он. — Я действительно понимаю, почему ты это сделала, почему ты была в таком отчаянии. И я прощаю тебя, София. Но если у нас есть хоть какой-то шанс на это, любой шанс вообще, мы должны говорить друг другу правду. Мы должны быть честны. — Он делает глубокий вдох и впервые с тех пор, как вошел в комнату, прикасается ко мне.

Его пальцы скользят по моему подбородку, и я вздрагиваю от его прикосновения.

— Я нашла твой дневник, — шепчу я. — Это все правда? Что ты написал?

Лука пристально смотрит на меня, и я что-то вижу в нем, глубокую, бездонную эмоцию.

— Да, — бормочет он низким и хриплым голосом. — Все правда.

— И ты все еще это чувствуешь? Что, если я скажу, что хочу остаться? — Слова срываются с моих губ быстро и нервно. — Что, если…

— Ты должна быть полностью готова, София. Быть моей, и полностью смириться с этой жизнью. Здесь нет полумер. Желания и любви недостаточно. Ты должна хотеть мой мир, если хочешь меня. Мы можем сделать это вместе или не делать вообще. Но другого выхода нет.

У меня перехватывает дыхание, пульс учащается. Его рука все еще на моем подбородке, нежно удерживая мое лицо, но я вижу что-то мрачное в его взгляде. Это не гнев. Это собственничество, эта старая знакомая потребность.

Я принадлежу ему. Но он должен знать, что я тоже в это верю.

— Что теперь будет? — Шепчу я. — Теперь, когда Франко мертв, теперь, когда ирландцы предали вас? Что с Виктором?

— С Братвой мир. У Виктора было одно условие… жизнь Колина Макгрегора. — Маленький мускул на щеке Луки вздрагивает, когда он сжимает челюсть. — Это было условие, которое я был рад выполнить. Сейчас его держат в заложниках, и мы скоро разберемся с этой конкретной проблемой, как только Виктора выпишут из больницы.

— Значит, мы будем воевать с ирландцами? Мой голос дрожит, хотя я этого и не хочу.

— Нет. — Голос Луки тверд. — Сын Колина, Лиам, выступил против него на конклаве. Он унаследует все и сохранит мир. Он понимает, почему наказание его отца таково, каково оно есть. Он не будет с этим спорить. — Лука на мгновение замолкает, глядя на выражение моего лица. — Это наш путь, София. Так уж обстоят дела. Тебе нужно это понять, если ты собираешься остаться. Если ты собираешься быть на моей стороне. Это тяжелая жизнь, а временами и жестокая. — Его рука гладит меня по щеке, костяшки пальцев скользят по высокой линии моей скулы.

— Но иногда это бывает красиво.

Я протягиваю руку и накрываю его ладонь своей.

— Я не хочу уходить. — Я встречаюсь с ним взглядом, мой голос теперь сильный и уверенный. — Я поняла, что чувствую, когда нашла твой дневник. А потом, когда Франко попытался убить меня… — Я делаю глубокий вдох, не сводя с него пристального взгляда. Сильный, непоколебимый. Такой, какой я всегда надеюсь быть. — Я нашла внутри себя что-то такое, о чем и не подозревала. Я не просто хотела спасти свою собственную жизнь. Я хотела защитить тебя. Наш дом. Нашу жизнь. Я не собиралась позволять ему все это разрушить. И вот тогда я поняла, что нахожусь в нужном месте… дома.

Медленно я делаю шаг вперед, пока мое тело почти не касается его.

— Я не думала, что хочу такой жизни, — шепчу я. — Я не понимала, почему мой отец отдал меня тебе, зная, что ты за человек. Кровавый, жестокий, злой. Но теперь… теперь я понимаю. Потому что ты и есть все это, но ты и нечто большее.

Когда его руки смыкаются на моих плечах, притягивая меня к себе, я чувствую, как прилив желания переполняет меня, мое тело тает в его объятиях, я поднимаюсь и обвиваю руками его шею. Когда его губы прикасаются к моим, я чувствую, что возвращаюсь домой. И когда мы падаем на кровать, его руки срывают с меня одежду, а я делаю то же самое с ним, я знаю, что никогда больше не захочу уходить.