Его глаза сказали мне, что он думал о том же самом. И я увидел там нечто такое, чего никогда раньше не видел. Не силу. Не бесстрашие. Но там это было.

Страх.

Дерьмо.

Голова Алекс дернулась, привлекая мое внимание. И в ту секунду, когда мои глаза остановились на ней, ее подбородок приподнялся, а глаза открылись шире — взгляд, который, казалось, кричал: — Сделай это, у тебя нет выбора.

И я этого не сделал.

Я не мог.

— На колени, — прорычал Лекс в сторону Шота, который перевел дыхание и заставил себя улыбнуться.

— Не знаю, как ты будешь стрелять, чувак, но мой рот предназначен только для киски, — сказал Шот, пытаясь быть легкомысленным даже в последний момент.

Свинец поселился в моем животе, тяжелый, заставляя меня чувствовать себя прикованным к месту, слишком напуганный, чтобы двигаться. Что бы сделать хоть что-нибудь или что-нибудь сказать.

Шотер встал на колени и подмигнул мне.

Черт возьми.

Этого, блядь, не могло быть.

— У тебя есть какие-нибудь последние слова для твоего брата? — спросил Лекс бесстрастным голосом. Как будто он делал это каждый день. В каком-то смысле он так и делал.

— Не забудь посылать Папе скотч, — сказал он. И он это и имел в виду. Это было то, с чем он хотел оставить меня.

Человек позади него сделал шаг назад, прицеливаясь.

— Просто ударь меня! — Алекс взвизгнула, звук отскочил от стен и пронзил мое тело, как ножи.

Это был первый раз, когда она заговорила с тех пор, как поздоровалась с Лексом, и все взгляды упали на нее. Воздух вокруг нее, казалось, был заряжен, искрясь от ее гнева. Потому что это было то, чем она была — она была зла. Ее щеки раскраснелись от этого. Ее поза застыла.

— Мисс. Миллер… — начал Лекс.

— Заткни свой гребаный рот, ты, подонок, — огрызнулась она, и я поборол желание застонать. Этот ее гребаный рот. Это могло навлечь на нее всевозможные неприятности.

К чести Лекса, он даже не вздрогнул. Я ожидал слепой ярости. Я ожидал, что ее мозги будут разбросаны по всему окну позади нее. Женщины никогда так не разговаривали с Лексом Китом.

— Это ответ…

— Какую часть фразы «заткни свой гребаный рот» ты не понял? — она просто… закричала, прежде чем повернуть голову в мою сторону, — прекрати это. Прекрати все это. Просто… ударь меня.

— Алекс… — начал я, чувствуя, как мой желудок начинает скручиваться, желчь начинает подниматься к горлу, когда я посмотрел на ее лицо. Ее кожа была как сливки, а кости под ней — как у птички. Если я подниму руку… я действительно могу причинить ей вред.

И она никогда бы мне этого не простила.

Не совсем.

Воспоминания всегда будет там, под поверхностью.

Она всегда будет знать, что я способен ударить ее.

— Все в порядке, милая, — вмешался Шотер успокаивающим тоном.

Ее глаза закатились. — Это все не-блядь-в-порядке, — немедленно сказала она, — никто не умирает, потому что я девчонка, а ты боишься меня ударить. Это чертовски смешно. Просто ударь меня!

Лекс приподнял бровь и кивнул мужчине за спиной Шотера, который снял с предохранителя пистолет и нацелил его. — Ты слышал женщину, — сказал Лекс, выглядя так, словно ему очень нравился мой дискомфорт. Хотя и не так сильно, как ему понравилось бы, если бы я ударил Алекс. Наверное, ему было тяжело просто думать об этом.

— Брейкер… — сказала Алекс с отчаянием в голосе.

Может, это то, что сделало это.

Кто-то вроде нее. Кто-то, кто смотрел на смерть и говорил «эх, неважно». Кто-то такой собранный, как она, отчаянно пытающаяся спасти кого-то другого.

И я знал.

Может быть, она никогда больше не будет полностью доверять мне после того, как я ее ударю.

Но она определенно никогда не простила бы меня, если бы я этого не сделал.

Я стиснул зубы, заставляя содержимое своего желудка оставаться внизу, и направился к ней, отведя руку назад, потому что знал, что должен причинить ей боль, иначе Лекс просто заставит меня сделать это снова, но также сдерживаясь. Потому что мой кулак мог просто… сломать ее.

Я с трудом сглотнул, и она тоже.

Затем я замахнулся.

Мои костяшки пальцев, попавшие ей в челюсть, были единственным худшим чувством, которое мог предложить мир. Хуже, чем если бы Шот сказал мне свои последние слова. Хуже, чем все жизни, которые испустили свой последний вздох в моих руках. Хуже, чем побои, которые я получал, когда был слишком мал, чтобы делать что-либо, кроме как плакать.

Ничто и близко не могло сравниться с этим чувством.

Видеть, как ее голова повернулась в другую сторону, когда ее тело упало. Видеть, как ее глаза закрываются от боли.