Оскар-стрит один из таких офисов.

И если он был умен (а он был), то за мной следили. Побег не вариант.

Я поднялся обратно по пожарной лестнице с болью в животе, открыл дверь и застыл.

Алекс стояла перед своим столом, складывая блокноты в картонную коробку. Она переоделась в легкие потертые узкие джинсы и фиолетовую футболку с длинными рукавами. И лифчик, заметил я с ухмылкой. Но не это заставило меня остановиться.

Дело было в том, что она пела.

Медленная, мрачная песня о том, как улыбаться, когда твое сердце разрывается. У меня было смутное воспоминание о том, как она играла на какой-то старой радиостанции, когда я рос. Но тот, кого я слышал поющим, не отдавал этому должного. Что-то в этом, слетевшем с губ Алекс, в ее голосе, мягком, певучем, заставило слова тяжело опуститься у меня в груди. У нее был отличный голос. Но дело было не в этом. У меня перехватило дыхание, когда я на мгновение увидел Алекс за ее стенами и заборами — мягкую, милую и незащищенную.

— Ой, — сказала она, поворачивая голову и обнаруживая, что я стою тут. Румянец залил ее щеки, и она удвоила свои усилия, чтобы собрать вещи, притворяясь, что это отнимает у нее всё внимание, — я почти готова.

— Алекс…

— Просто нужно собрать кое-что из-под моей кровати, и мы сможем…

— Алекс.

— Что? — спросила она, уловив нотки раздражения в моем голосе.

— Лекс звонил.

Услышав это, она замерла. И ее глаза потеряли прежний свет и потускнели. Закрылась. Стены прочно встали на свои места.

Если это возможно, я ненавидел эту херню еще больше.

— Чего он хотел?

— Встреча в его офисе.

— В каком из них? — спросила она, и резкость в ее голосе намекала на то, что она уже знала все о его разных офисах.

— Оскар-стрит.

Она не побледнела. Ее рот не открылся. Она не начала волноваться. Нет. Алекс из вагона вернулась. Алекс, которая смирилась со своей судьбой.

— Во сколько?

— Одиннадцать.

— Хорошо, — сказала она, кивнув один раз, — что ж, это дает мне немного времени.

— Время для чего? — спросил я, надеясь, что она придумает что-нибудь, чем хотела бы заняться. То, что я мог бы для нее сделать. Что-нибудь, что заставило бы ее улыбнуться.

— Чтобы перенести все эти записи в файлы и загрузить их в Интернет. В конце концов кто-нибудь на них наткнётся. Я не хочу умирать, не поделившись той грязью, что у меня есть на него.

Черт.

Вот тебе и надежда.

И с большой вероятностью того, что мы оба умрем менее чем через двадцать четыре часа, я не мог отказать ей в том, что она хотела сделать со своим оставшимся временем.

— Тогда давай выдвигаться, — сказал я, собираясь взять у нее спортивную сумку.

— Не волнуйся. Китайская еда почему-то вкуснее, когда она разогрета, — сказала она, хватая что-то под кроватью и запихивая в коробку с блокнотами. Она положила свой ноутбук сверху, и мы направились обратно к моему грузовику.

Когда мы вернулись ко мне домой, я разогрел еду. И это было ужасно. Но она была права, мне приходилось есть и похуже. Алекс взяла свой ноутбук в гостиную, ковыряясь в тарелке с едой, и маниакально набирая на клавиатуре, добавляя страницы за страницами информации на форум в даркнете.

Я поел, несмотря на потерю аппетита, сидя и наблюдая за ее работой. При других обстоятельствах я бы счел ее целеустремленность и решительность чертовски сексуальными. Но прямо сейчас, наблюдая, как она печатает то, что было, в ее собственном извращенном гребаном стиле, ее собственной предсмертной запиской… да… это дерьмо совсем не было горячим.

И это было то, чем она занималась весь день. Не делая перерыва, чтобы разогреть еду, когда приближалось время ужина, просто ела ее холодной, продолжая листать страницы своих блокнотов.

— Алекс, — позвал я позже, когда мир за окнами потемнел.

— Почти готово, — сказала она, не оборачиваясь, — многое из этого дополнение. Просто еще одна или две страницы.

Поэтому я сидел и ждал.

Двадцать минут (и десять страниц) спустя она вздохнула, сжала пальцы, затем потерла глаза, прежде чем повернуться ко мне.

— Ладно. Все готово, — сказала она, одарив меня затуманенной улыбкой.

— Чувствуешь себя лучше? — спросил я.

— Да. Я не знаю, почему я так долго скрывала эту информацию. Она должна была давно быть где-то там, чтобы его могли найти другие люди.

— Иди сюда, — сказал я, удивленный мягкостью своего тона.

Ее брови сошлись вместе, но она скользнула по подушкам, устроившись задницей рядом со мной, подтянув колени к груди. Я обнял ее одной рукой, притягивая ближе, крепко прижимая к себе, ее колени прижались к моему животу.

— Я не собираюсь кормить тебя банальностями. Ты все равно слишком умна, чтобы им верить. Ты не хуже меня знаешь, как это плохо. Мы оба знаем, что есть хороший шанс, что ни один из нас не выберется завтра живым. И это, блядь, отстой, потому что я только что встретил тебя. И то, что я видел до сих пор? Мне это понравилось. И я хочу увидеть больше. Но этого нет в планах, и нет смысла ныть по этому поводу. Но я скажу вот что, Алекс Миллер, — сказал я, опустив подбородок, чтобы посмотреть на нее, чтобы она поняла, что я серьезно, — это чертовски обидно. Потому что мне бы хотелось разрушить эти стены. Увидев, как ты сегодня поешь… Мне понравилось то, что я увидел, когда заглянул за них. Захотелось вытащить тебя и показать тебе, на что похожа жизнь за пределами той крепости, в которой ты живешь.