Между тем, я никогда раньше не доливала кофе кому-то другому.

— Ты голоден? — спросила я, чувствуя себя неловко от тишины.

— Ты готовишь?

— Я могу поджарить немного тостов, — предложила я, собираясь взять хлеб и положить два ломтика для себя в тостер.

— Конечно, — сказал он, вытирая сковородку с прошлой ночи.

Я стояла, наблюдая, как нагреваются маленькие сморщенные металлические спирали, чувствуя непреодолимое желание заполнить тишину. Что в прошлом было странно для меня. Но с тех пор, как я встретила Брейкера, я, кажется, не могла держать рот на замке. — Где ты научился готовить?

Я скорее почувствовала, чем увидела, как Брейкер остановился. — Что?

— Где ты научился готовить?

— Моя мама.

При этих словах я почувствовала, как у меня закружилась голова. — Серьезно?

Брейкер взял свою чашку с кофе, прислонился бедрами к стойке, наблюдая за мной. — Да. Серьезно. Она позволяла мне помогать, когда я был маленьким. До того, как она умерла.

Еще одна мертвая мать. Мы были печальной парой.

— Сколько тебе было лет? — спросила я, пропуская соболезнования. Никто не хотел слышать это дерьмо.

— Десять.

Черт, десять. Это отстой. У меня было шесть лишних лет со своей.

— Твой отец был на фото? — спросила я, зная, что сую нос не в свое дело, ожидая, что он меня проигнорирует. Вот что делали люди. Вот что делала я.

— Если под «на фото» ты имеешь в виду жизнь, в которой он каждый день выбивал из меня все любящее дерьмо, то да.

Я почувствовала, что вздрагиваю от этого.

Один или два приемных родителя дали мне пощечину. Я знала, как это унизительно и беспомощно. Я не могла себе представить, каково это, когда тебя бьет настоящий родитель. Когда в твоих венах текла их кровь. Когда не было никакой надежды когда-нибудь что-то изменить.

Кроме того, теперь я была знакома с тем, каково это, когда кулак взрослого мужчины бьет тебя. И это было совсем не весело. У меня болела челюсть, когда я открывала ее. Просто боль от синяка, который портил мою кожу, но все равно было больно. И это был всего лишь один удар.

— Он был таким же пьяницей, как отец Шота? — спросила я, надеясь, что это было оно. Иначе, какое могло быть оправдание?

— Нет, куколка. Он был просто придурком. До того, как это был я, это была моя мама.

— Он избивал твою маму? — спросила я, мой голос звучал странно. Слабым.

— Да.

Вот почему. Вот почему он взбесился из-за того, что ударил меня. Не потому, что он был просто благородным парнем. Порядочным человеком. Потому что он видел, как его отец избивал его мать, и он в детстве оплакивал ее беззащитность. И когда она ушла, он был дублером.

Дерьмо.

Я была довольно бесчувственной, говоря ему, чтобы он смирился с этим.

Но откуда мне было знать?

— Как она умерла? — спросила я. Мне было любопытно, и он, по-видимому, действительно откровенничал о своем прошлом.

— Рак легких — просто сказал он, — она не курила. Но папаша да.

О боже.

Хорошо.

Моя история начинала звучать менее ужасно, чем его.

Не то чтобы это было соревнование. Но если бы это было так… он бы победил. Легко.

Я почувствовала, как слезы защипали мне глаза, и почувствовала, как меня захлестнула волна ужаса. Это была не я. Я была не из тех девушек, которые плачут. Я была той девушкой, которая задирала подбородок, расправляла плечи и делала вид, что тебя ничего не трогает. Я не собиралась плакать из-за маленького десятилетнего Брейкера, в то время как большой, мужественный, достаточно хорошо приспособленный Брейкер стоял в нескольких футах от меня.

Его глаза на секунду потеплели, наблюдая за мной. Как будто, может быть, он знал, с чем я борюсь. Затем его голос немного повеселел: — Твой тост горит.

Я резко развернулась, нажала на кнопки, и, конечно же, они почернели. Но их можно спасти. Я порылась в поисках ножа и соскребла обуглившийся край, прежде чем намазать их маслом.

— Спасибо, детка, — легко сказал он, беря треугольник и вгрызаясь в него.

Я не поблагодарила его за ужин.

Дерьмо.

Хорошо.

Мне нужно было приобрести… набор каких-нибудь базовых социальных навыков или чего-нибудь в этом роде.

Я жевала кусочек тоста, глядя в окно на его задний двор. — Так, эм, ты типа… — о боже мой. Мне нужно было перестать бормотать. — Чем ты… занимаешься?

Его голова склонилась набок. — Что?

— Когда ты не… работаешь? Чем ты занимаешься?

Он пожал плечами. — Тренируюсь. Смотрю фильмы. Хожу куда-нибудь с Шотом или Пейном.

Часть меня понимала, что встречи с Шотом или Пейном (чем бы это, черт возьми, ни было) включало в себя то, что все трое разбегались в разных направлениях с разными женщинами. Я подавила странный укол ревности.