— На пенсию? — проворчал ректор. — Что ж, я готов. Но вертеть мною они больше не будут.

— Йожи ведь довелось хлебнуть в жизни всякого, — сказал его сосед. — Да только вот беда, — вставил лингвист, подмигивая ему, — веселье душевное он подрастерял. А без веселья и воевать невозможно. Так что я не верю ему.

— То есть как?

Лингвист весело рассмеялся стариковским фальцетом. — А так. В конце концов, он даст согласие на это разбирательство!

Но ректор, против ожидания, не клюнул на подначку. — Только не я, — негромко, с достоинством сказал он, перекатывая по-детски пухлые, наивные морщины по лбу. — Ведь через две недели выборы, пусть уж новый ректор устраивает судилище, если желает. — Все взгляды обратились на трансильванца-историка, одного из вероятных кандидатов в ректоры. — Найдут кого-нибудь другого, он и выполнит, что потребуют, — с сумрачным видом проговорил историк, пожимая плечами.

Тацитовски лаконичный ответ ректора произвел сенсацию не только в министерстве; не прошло и недели, как министр услышал отклик на него совсем с другой стороны. Весьма влиятельный депутат правых Дюла Гёмбёш по телефону потребовал объяснений относительно дела Фаркаша.

— До выборов нового ректора ничего предпринять не могу, — признался расстроенный министр. — Старый осел уперся, и ни в какую. Так что вернемся к этому делу осенью, с начала учебного года.

— Поздно, — с солдафонской грубостью отрезал Гёмбёш. — Я не намерен столько ждать!

Кровь бросилась министру в голову. Он молчал, призвав на помощь все свое спокойствие. Дюла Гёмбёш был секретарь-делопроизводитель «Союза этелькёзского»[81], верховной организации и главного центра всех объединенных правых сил Венгрии, почетным президентом которой числился сам правитель.

— Посоветуй что-нибудь, Дюла! — сказал министр, строго себя контролируя, чтобы телефон не донес к собеседнику злую дрожь его голоса.

— Скажи, чтоб тиснули статейку, — командой «в атаку!» взорвался в трубке зычный голос.

В тот же вечер министр вызвал к себе главного редактора Керечени. Ответственный руководитель четырех утренних официозов, совершенно потрясенный, слушал пожелания министра, однако потрясения своего не выказал, с жадным подобострастием всматриваясь желтыми от разлития желчи глазами в жирную, обильно удобренную физиономию государственного мужа. Они во всех деталях обсудили будущую статью, коей надлежало появиться в печати самое позднее через два дня. — Ваше превосходительство осведомлены, конечно, что барон Грюнер состоит в родстве с профессором Фаркашем? — после часового разговора спросил вдруг Керечени. Министр скользнул по нему взглядом.

— И вы дрожите перед Грюнером? — спросил он резко.

Керечени не ответил. Следующий день он провел еще в редакции, но на третий день сказался больным, а на четвертый отказался от своего поста и перешел в «Аз эшт», газетный концерн так называемого «крупного еврейского капитала» на роль политического редактора. Министра едва не хватил удар. В тот же день он вызвал из запаса самый верный свой оплот — Яноша Мегиша, главного редактора газеты «Мадьяршаг», органа правой оппозиции, никогда его не подводившего. Они во всех деталях обсудили будущую статью, коей надлежало появиться в печати на пятый день, в воскресном номере.

В субботу утром главный редактор Мегиш попросил у министра аудиенции. Он опустился в кресло, бледный, небритый, с тусклым взглядом запавших от бессонной ночи глаз, с желтовато-лиловым налетом на лице. — Я не могу напечатать эту статью, ваше превосходительство, — сказал он хрипло.

Министр молча смотрел на него.

Мегиш производил впечатление человека, у которого переломан позвоночник. Накануне вечером к нему домой явились два молодчика из концерна «Аз эшт». Им случайно стала известна, сообщили они, история его чрезвычайно любопытной женитьбы. Ее милость госпожа Мегиш попала на супружеское ложе главного редактора «Мадьяршаг» прямо с улицы. Один из полицейских репортеров «Аз эшта» случайно — как они сказали — наткнулся в архивах полиции нравов на желтый билет сей достойной дамы. Репортер тут же сфотографировал документ, размножил, и один экземпляр был любезно вручен посетителями «коллеге» Мегишу в сопровождении вежливой просьбы отступиться от затеянной им атаки на профессора Фаркаша.

По окончании летних вакаций новый ректор, профессор Кольбенмейер, хирург, — избрание которого было энергично поддержано министром, по своему обыкновению, пустившим в ход тайные пружины, — довел до сведения ученого совета университета поступившее против профессора Фаркаша заявление. Продекан теологического факультета, на которого возложено было рассмотрение дисциплинарного дела, назначил слушание на третье сентября. Накануне этого дня, около десяти утра, государственному секретарю Игнацу была передана визитная карточка какой-то дамы; он поломал немного голову, вглядываясь в незнакомую фамилию, затем, ничего не надумав, велел впустить посетительницу.

— Эстер! — вскричал он изумленно, обратив крутой нос и острый взгляд к двери. — Ты ли это?

Молодая женщина была в гладком темно-сером английском костюме и белой блузке, на маленьких ножках красовались желтые юфтевые туфельки, на руках — серые перчатки, на светлой серебристой головке — миниатюрная серая бархатная шляпка: это была сама элегантность, изысканная, подчеркнуто сдержанная. Свежее, без косметики, круглое лицо казалось девичьим, едва тронутым женским познанием. Губы не были напомажены, два небольших резца во рту чуть-чуть расходились в стороны, словно красота этого правильного лица оставляла место и очарованию неправильности. Игнац пожирал ее глазами. — Ты красивее, чем когда-либо, — пробормотал он, склоняясь к руке Эстер.