Луиза Кёпе опустила голову на стол. — Ладно, сынок, — проговорила она немного погодя. — Не обижай ты меня!

В комнате заворочались, кто-то из детей, должно быть, проснулся. — Суп-то поешь, покуда не остыл, — сказала мать. — Правильно делаешь, что ремеслу обучиться хочешь. Тебе уже семнадцать лет, самое время за ум взяться.

Балинт сунул бумагу в карман, запнувшись, пошел к двери. Мать, словно кошка, и в темноте улавливала каждое его движение. Ее сухое, выносливое тело выпрямилось на стуле, напряглось, окаменело. — Куда ты? — спросила она.

— Обратно, в Пешт.

— Не переночуешь?

— Некогда мне.

Мать помолчала. — И с братом, с сестрами не простишься?

— Сказал ведь, утром в Пеште быть надо, — сдавленно крикнул Балинт, дрожа всем телом.

— Балинт, — позвала мать тихо.

— Ну?

— Ты не бойся, сынок! Все будет хорошо!

Балинт уже взялся за ручку двери.

— Поди сюда еще на чуток, сыночек!

— Некогда мне! — прохрипел Балинт и рванул дверь. Ветер чуть не втолкнул его обратно, швырнул в лицо целую лопату снега и едва позволил закрыть за собой дверь. В аллее, тянувшейся до ворот, стало немного легче, за толстыми стволами деревьев — если стать к ним вплотную — можно было даже перевести дух, и тогда ветер налетал шквалом только спереди да сзади; нужно было немало решимости, чтобы вновь выскочить из укрытия. Когда же Балинт свернул из ворот на бетонированное шоссе, ураган с такой силой ударил ему в лицо, что едва не сбил с ног. И все-таки Балинт решил не возвращаться домой. Он согнулся в три погибели, чтобы не так било ветром, надвинул шапку на глаза, руки, сжав в кулаки, поглубже засунул в карманы. Впрочем, скоро их пришлось вынуть, чтобы, балансируя, удерживать равновесие, иначе он не устоял бы на ногах. Козырек его шапки метель мгновенно занесла снегом, прижала к носу, зато, как ни швыряла снег на подбородок, как ни запихивала в рот, глаза хоть изредка получали передышку.

Когда Балинт, миновав низенькие строения поселка, вышел на широкую равнину, у дальнего края которой под защитой будайских гор прилег, затаясь, Будапешт, буря, нигде не встречая преграды, разыгралась с удвоенной силой. Балинту приходилось сражаться за каждый шаг. Между Киштарчей и Цинкотой дорога то подымается, то сбегает вниз по склонам невысоких холмов, но метель замела низины снегом, и кое-где Балинт шел, проваливаясь до колен и с трудом вытаскивая ноги. Челюсти сводило от напора ураганного ветра, глаза, рот, нос то и дело засыпало снегом, приходилось все время поворачиваться назад, чтобы откашляться, отчихаться, выплюнуть снег и набрать в легкие глоток воздуха. Не прошло и получаса, а он уже так устал, что едва передвигал ноги, легкие горели, словно обожженные каленым железом, глаза непрерывно слезились. И все-таки Балинт не сдался. Он придумал суеверную игру, которой укреплял решимость сердца: если он повернет назад, завтра в авторемонтную мастерскую не примут, а если выдюжит, его ждет удача. От физических мук на душе становилось легче. Балинт задыхался, ловя вспружиненный ураганом воздух, иногда беспомощно вскидывал руки кверху, но и там не за что было уцепиться. И все-таки я должен выдержать, твердил он себе, не то завтра меня не возьмут в мастерскую.

Ураганный северо-западный ветер выл ровно и злобно, однако в этом потоке то и дело — как будто сюрпризом — задували обособившиеся и еще более стремительные вихри, налетавшие иногда со скоростью до восьмидесяти километров. Когда такой налетчик со свистом бросался со склона какого-нибудь холма, в воздух взвивался — словно подрезанный ножом — весь оставшийся еще нетронутым снег, начинал скакать, кружась и завывая, сразу все темнело, и не видно было, куда ступала нога. Да и вообще глаза уже ничего не могли видеть — они закрывались сами, иначе их выкололи бы острые иглы снежинок. Иной раз проходили долгие минуты, когда перевести дух можно было, лишь повернувшись к ветру спиной, хотя при этом грозила опасность потерять равновесие и быть сбитым с ног; Балинт дважды был опрокинут наземь, будто соломенное чучело, один раз даже скатился в придорожный кювет. Чтобы подняться на ноги, ему пришлось на четвереньках выжидать момент, когда ветер чуть стихнет. Присев на корточки, он обеими руками вцепился в придорожный куст и, часто моргая, огляделся; однако на покрытой снегом равнине не видно было никаких следов человеческой жизни. Один-одинешенек, выбившись из сил, он припал к лону грозной природы, крохотный, слабый и беспомощный, словно птенец, выброшенный ветром из гнезда на скалистые отроги Альп. Впервые Балинт понял, что природа может быть человеку и личным врагом: каждый жестокий удар бури, снежные когти, вцепляющиеся в глаза, каждый пинок мороза как будто именно его избрали своей мишенью — единственное живое существо, какое попалось им на пути. Или они решили непременно сжить его со свету? С трудом ворочая шеей, он внимательно обследовал окрестность и далеко-далеко, в недостижимой дали, разглядел крохотную светящуюся точку, очевидно, окно, за которым бодрствовали люди. Вокруг же, насколько хватало глаз, земля трепетала в мертвенной белизне, голые кусты по обочине шоссе припадочно бились, покинутые птицами деревья плакали и вздыхали в рвущей с корнями хватке бури. Холод пробирал до костей. Пепельно-серые с желтым отливом тучи спускались все ниже, хлопали по земле взлохмаченными крыльями, по временам совсем приникая к шоссе грязными, свалявшимися клочьями, выжимая из легких путника остатки воздуха. Глаза Балинта застилало слезами, он молча плакал, жалуясь самому себе, всхлипывая и шмыгая носом; крупные капли по одеревеневшим щекам скатывались в снег, протаивая в нем круглые дырочки. Чем больше становилось дырочек, тем горше он плакал. И в какой-то миг поверил, что пропал, что напрасно цепляется за кусты, все равно придется сгинуть в снегу. Впервые в жизни Балинт понял, что смертен и что против смерти лекарства нет. Прошло добрых полчаса, пока наконец, собрав все силы, он снова встал на ноги и кулаком отер смерзшиеся на лице слезы.

Добравшись до Цинкоты, он завернул в узкий тупик между двумя домами, перевел дух: стены и широкий выступ крыши до некоторой степени защищали его от сбесившейся природы. Лицо и руки Балинта окоченели до синевы, спина была совершенно мокрая: снег, попадавший за воротник, таял на шее и стекал между лопатками. Ушей он не чувствовал вовсе. Чуть-чуть отдышавшись, набрал в горсти снегу и стал тереть деревянные, каменные или из иного бесчувственного материала сделанные раковины по бокам головы, — тер и тер, пока резкой стреляющей болью они не заявили о том, что вновь превратились в человеческие уши. Шея кровоточила: падая, он оцарапался о какой-то камень или куст.

Он мог бы постучаться к людям, где-нибудь его непременно приютили бы, покуда поутихнет свистопляска в природе. Но Балинт лишь головой затряс, отгоняя подлую мыслишку. Было ли это только упрямство? Нахмурясь, он мрачно смотрел перед собой и ожесточенно топал ногами, чтобы не отморозить. Там, где он стоял, охраняемый стенами и крышей, погода казалась довольно сносной и даже сухой и теплой по сравнению с тем, что творилось на шоссе; сюда долетали только грозные завывания бури. Изредка врывался из-за угла снежный смерч, некоторое время бешено крутился вокруг своей оси, потом, утихомирясь, веером распадался у ног Балинта. Небо стало кромешно черным. Оттуда неслись завывания, дикие вопли, где-то хрипло дребезжало слабо укрепленное колено водосточной трубы. Самые бешеные — словно вставные — вихри давали знать о себе издали, было слышно, как вбирают они воздух на просторе полей и, очертя голову, бросаются в атаку. Иногда проходило так много времени, пока они наконец обрушивались на дома, что Балинт бледнел в ожидании. Казалось, вот-вот снесет крышу над головой или завалит стену. Но в тупик, приютивший Балинта, долетал только вой, зато вокруг снежные перины взмывали в воздух, где-то вверху лопались, и все в белом кружении улетало к югу.

Под защитой стен Балинт за четверть часа кое-как укрепился душой и телом, затем, поглубже вдохнув, вышел из своего укрытия. Подготовился он плохо: напором ветра его тут же отбросило назад. Балинт редко сквернословил, но на этот раз замысловато выругался сквозь зубы. Он втянул голову в плечи, наклонился вперед и снова рванулся от стены, однако ветер и на этот раз отшвырнул его; глаза, рот, уши были забиты снегом.

Цинкота находится в десяти километрах от Пешта, при нормальной погоде да хорошим шагом это полтора часа ходьбы. Сейчас придется затратить вдвое больше времени, если не втрое; стоит ли пускаться в такой путь? В кармане у Балинта оставалось два пенгё, можно бы дождаться первого поезда…

С третьей попытки ему удалось выбраться на улицу. Ураган как будто поунялся немного, теперь он лишь вполсилы толкал путника назад, там же, где строения стояли гуще, Балинту удавалось проделать одним духом по восемь — десять шагов кряду. Но у «Большой кружки»[84] буран снова принялся за свое, видно было издалека, как завивается над крышами взвихренный снег.

К рассвету Балинт был уже в Пеште, у Восточного вокзала. Он сел на трамвай, доехал до Западного вокзала, оттуда пешком зашагал по проспекту Ваци, Метель улеглась, но людей почти не было видно на заснеженных темных улицах; только на Надькёруте и в районе Западного вокзала бригады по нескольку человек разгребали снег. Со стороны улицы Лехела двигался снегоочиститель, расчищая рельсы.