— Нет, пропала бесследно.

Спасибо, Габи, что хоть вопрос задал, сделал вид, будто тебе это интересно. Я знала, что должна была поговорить с тобой, что это с тобой мне надо было поделиться, чтобы не сойти с ума, обнять тебя, прижать к себе, шептать тебе ласковые слова.

Я сильнее надавила на ключицы — тебе, наверное, было больно, но ты не пожаловался.

Прости меня и за то, что я больше не могу с тобой разговаривать, у меня не получается… Я не должна тебя втягивать в эту историю. Я должна уладить все сама, и чтобы никто меня не судил. А главное, Габи, не ревнуй и не злись на меня, в моей жизни есть только ты, больше никого.

Я даже Ваяну больше не звонила. Хотя доктор Ваян Балик Кунинг засыпал меня сообщениями.

Надо бы ему позвонить.

Надо бы его успокоить.

Надо бы…

— Ох… Ты мне немножко больно делаешь.

Я тут же разжала пальцы. Затылок, нижняя часть шеи и плечи у Габриэля были красные… как будто я пыталась его задушить.

— Прости меня, Габи, прости меня.

Пора ложиться спать.

Завтра я должна быть в хорошей форме.

Это последний день перед его днем рождения.

Я послушаюсь голоса, который вопит у меня в голове, я знаю, что мне надо делать.

Я нужна Тому!

На этот раз, перед тем как открыть файл, он убедился, что громкость убавлена до минимума. А перед тем как подключить и надеть наушники, долго прислушивался к звукам в доме. Ничего не было слышно, даже далекого дыхания. Наверное, уже около двух часов ночи. Кому пришло бы в голову, что он не спит?

Прежде чем начать слушать разговор, он перечитал выделенное название файла.

Значит, Эстебану девять лет.

— Здравствуй, Эстебан.

— Здравствуйте, доктор.

Он услышал шаги, потом передвинули стул, зашуршала ткань — наверное, Эстебан снял куртку, и больше никаких помех, только голоса.

— Если ты не против, Эстебан, мы начнем с того, на чем остановились в прошлый раз. Помнишь? Ты сказал, что тебя тревожит одна вещь, но тебе трудно об этом говорить. И главное, ты не хочешь, чтобы об этом узнала мама. А сегодня ты готов поговорить об этом? Обещаю тебе, все останется между нами.

Молчание.

— Знаешь, Эстебан, чем дольше ты откладываешь, тем труднее тебе будет говорить. Секреты, они как пауки, если их запереть, они не умирают, а растут.

— Мой секрет — уже очень большой паук.

— Ничего, я их не боюсь.

Молчание.

В голосе психотерапевта впервые послышалось легкое раздражение:

— Эстебан, это же не игра. Ты должен все мне рассказать.

— Я должен… я должен умереть.

Долгое молчание. Потом психотерапевт неестественно спокойным тоном переспросил:

— Умереть, Эстебан? Всего-то? И почему же ты хочешь умереть?

— Чтобы заново родиться в другом месте, доктор, в другом теле! — выпалил Эстебан.

Уверенность мальчика контрастировала с осторожностью доктора — тот, казалось, взвешивал каждое слово.

— Кто… Кто тебе внушил такую мысль?

— Я не могу этого сказать.

— Ладно, потом разберемся. А пока объясни мне, почему ты больше не хочешь жить в своем теле? Почему тебе хотелось бы другое?

— А вы никому не расскажете?

— Нет, я же обещал тебе, все останется между нами.

— Ну вот. Мама не может любить меня в этом теле. Это… как если бы я носил слишком грязную одежду. Или слишком потрепанную. Надо сменить.

Вновь пауза, еще более долгая.

— Эстебан, ты понимаешь, насколько серьезно то, о чем ты говоришь? Я попрошу тебя дать мне обещание. Ты не должен делать ничего, что могло бы… могло бы быть для тебя опасным… не поговорив перед тем со мной. Обещаешь?

Молчание.

— Обещаешь мне это, Эстебан?

— Я… я не могу, доктор. Не я решаю.

— Кто же тогда решает?

— Я не могу вам сказать.

И снова затянувшаяся пауза.

— Ну хорошо, Эстебан. Ладно. Если ты не можешь сказать мне кто, тогда, может быть, скажешь мне, где и как это произойдет?

— Как? Не знаю, доктор. Но думаю, что на глубине. В море. Под водой. Там как бы перевернутый мир. Вроде бы половина Сен-Жан-де-Люз много лет назад затонула, и если нырнуть глубоко, то и сейчас можно увидеть дома.

— Кто тебе это рассказал, мальчик мой?