Шрифт:
— Это ты его повесила?
— Конечно.
Амандина подошла к нему. Тоже голая. Обхватила его за талию, поцеловала в затылок, соском нарисовала у него на спине сердечко, потом встала на цыпочки, чтобы пристроить свой округлившийся живот в прогиб его поясницы, а лобок — к его заду. Крепко-крепко обняла его, и время остановилось, каждое мгновение с ним — вечность.
Она прочитала эти строки, заглядывая ему через плечо, хотя знала их наизусть — и по-французски, и по-баскски.
Если бы я подрезала ему крылья, Он был бы моим И не улетел бы. Да, но тогда… Он бы уже не был птицей, А я любила птицу.И Амандина тихонько повторила, приблизив губы, насколько могла дотянуться, к уху Жонаса:
— А я любила птицу.
Она снова поцеловала его, еще теснее прильнула. Она готова стоять так сколько надо, сколько он захочет.
— Вот видишь, — шепнула Амандина, — я поняла. Когда любишь птицу…
Жонас повернул к ней лицо. Их губы почти соприкасались.
— Нечего больше понимать, детка. На этот раз я останусь, клянусь тебе.
Амандина только улыбнулась, почти равнодушно.
Я останусь. Сколько раз она слышала это обещание? Она верила в него еще меньше, чем в бредни доктора Либери. Амандина постаралась говорить самым безразличным тоном:
— Нет, Жонас, не останешься… Но это неважно. Я привыкла.
Жонас медленно разжал кольцо рук Амандины, отодвинулся от нее, повернулся и провел указательным пальцем по ее животу.
— Я останусь ради него… и ради Тома. Я нужен Тому.
— Ты всегда был нужен Тому.
— Нет, я не об этом. Я сейчас нужен Тому. Из-за всех этих дел.
— Из-за того, что рассказывает Либери? Ты же не веришь в эту чушь?
— Я и не говорил, что верю. Но согласись, это странно. При ней я не подал виду, можешь на меня положиться. Но если то, что она говорит, хотя бы на одну десятую правда…
Амандина попыталась поймать взгляд его светлых глаз. Собственный взгляд она умела затуманить, и это означало «иди ко мне». Положила ладони на бедра возлюбленного.
— Эта баба свихнулась, потеряв ребенка. Ее сводит с ума то, что наш Том похож на ее сына, и возраст тот же.
Стальные глаза Жонаса оглядели комнату, но обошли Амандину.
— Ты права. Но мне кажется, все не настолько просто. Может, я и выгляжу придурком, которому лишь бы кататься на доске и на мотоцикле, но мне нужно понимать, что происходит… А здесь я не понимаю! Я поговорю с Томом. Пора ему уяснить, что у него есть отец.
Казалось, Амандина его не слушает.
— Я опять тебя хочу.
Она ласкала его, стараясь пробудить желание.
— Дидина, на этот раз хватит, я уже без сил.
Он шагнул к окну, отдернул занавеску.
Разочарованная Амандина не могла оторвать от него взгляда. Тонкий луч обрисовывал каждую мышцу. Неужели так будет всегда? Чем больше она его хочет, тем быстрее он ускользает. А когда она его забывает, он возвращается. И все же… а вдруг он говорит правду? Вдруг на этот раз Жонас в самом деле останется? Амандина боялась в это поверить, она и намека на мечту себе не позволяла, никогда ни о чем его не просила, даже после того, как они заделали второго ребенка. Нет, никакого шантажа, никто никого не берет в заложники, ни слова об этом, никогда, никогда она не стала бы его удерживать.
Она любила птицу.
А если ему захотелось свить здесь гнездо?
Она знала, что должна прогнать эту картинку из своей головы.
Кстати, вот Жонас уже не с ней. Всматривается из-за занавески в невидимую точку за окном.
— Что ты там увидел?
— Куда подевался Том?
— Наверное, опять болтается около источника.
— Нет, там его нет.
Амандина подошла к окну. Она наизусть знала двор и наизусть знала Жонаса, она знала, что он смотрит не в сторону деревушки, а в противоположную — туда, где навес. Навес, который, казалось, вот-вот улетит под парусом, зацепившимся за деревянные столбы. Обычный брезент, такой же, каким был накрыт квадроцикл, Жонас его здесь и оставил.
— Иди прокатись. Тебе же до смерти этого хочется.
— Нет. — Жонас держался, хотя глаз не сводил со своего квадроцикла. — Я сказал, что остаюсь.
— Иди, дурачок. И возвращайся поскорее! Никогда я не поверю, что у нас с тобой есть завтрашний день. Но пообещай мне хотя бы сегодняшнюю ночь.
— Я тебе обещаю всю оставшуюся жизнь!
Амандина поцеловала его так крепко, что едва не задохнулась.
Всю оставшуюся жизнь?
Она поежилась, как будто из всех окон разом вылетели стекла и в дом ворвалась зима. Тело даже покрылось гусиной кожей. Какая же она гусыня. Нет, скорее, индюшка. Тетеря.