Примерно тогда же появился некий Олег Осетинский, который сходу стал давать пахана. Я предполагал, что когда-нибудь могут появиться люди, которые могут проявить какой-то интерес в нашей судьбе. Но этот человек у меня сразу вызвал протест. Приехав из Москвы, он поселился в двухэтажном номере гостиницы «Прибалтийская». Мне доводилось раньше бывать в таком номере, когда приезжала «Машина Времени», и после концерта мы со всеми друзьями поехали к ним в такой номер и, как обычно, устроили «домашний» концерт. Но тут во всём был какой-то перебор. Он пригласил Боба к себе в номер, где он развлекался со своей компанией и несколько дней поил его коньяком с шампанским. Боб был в восторге и говорил, что он гений. Он действительно написал несколько сценариев к топовым советским фильмам. Но основным его тезисом было то, что он открыл Окуджаву, научил петь Высоцкого, а уж Бореньку он и подавно научит писать песни и выведет его в люди. Он действительно был знаком с Высоцким, который только что умер. И после его смерти Осетинский ездил по городам и весям, представляя себя в качестве его лучшего друга, с рассказами об этой самой дружбе. Одного этого уже было достаточно, чтобы не иметь с ним никакого дела.

Мы по-прежнему выбирались на дачу в Белоостров и по излюбленному маршруту ездили в Солнечное. Как-то по дороге на залив, уже в Солнечном, мы встретили старого знакомого Лео, с которым возобновили знакомство, и дача, которую он снимал, стала конечным пунктом наших путешествий. Конечно же, мы доезжали до залива, но, как правило, покупали портвейн и вскоре перемещались к Лео на дачу, где он жил со своей женой Ольгой и сыном. В таком режиме мы прожили остаток лета, и к концу оного я осознал, что от многого устал и хочу вернуться домой. Я сделал выбор и вернулся один.

Я затеял ремонт в своей маленькой двенадцатиметровой комнате и начал новый этап жизни. Моя мать была ещё достаточно крепка, но возраст уже начал ощущаться. Круг её интересов ограничивался церковной жизнью и всем связанным с этим. У Алексея начался новый период подвигов. Он всё время вписывался в какие-то поездки то на Север, то на Юг, то вдруг в Якутию. Каждый раз он верил, что именно в этот раз он заработает денег, вернется и начнет жизнь сначала. Но каждый раз он приезжал без копейки денег, привозил с собой такого же искателя приключений, который на полгода поселялся у нас дома. И так без конца. Мы с ним пересекались только на территории мест общего пользования. В свою комнату я врезал замок и, имея горький опыт жизни с ним под одной крышей, вынужден был от него её запирать. Андрей продолжал работать водителем автобуса, жил исключительно своей семьей, никогда не приезжал на Восстания и никогда не пересекался, ни с Алексеем, ни с матерью. Я же часто ездил к ним в гости и летом на дачу. Он потихоньку привёл дачу к вполне жилому состоянию и с семьей мог находиться там летом. Но жилой по-прежнему оставалась лишь треть дома. Я даже не предлагал ему свою помощь, потому что знал, что всё равно не смогу ему регулярно помогать. Да и дача была фактически его, и я приезжал к нему в гости, правда со мной могло приехать человек десять-пятнадцать. Но мы по-прежнему были друзьями и легко ладили.

Осенью того же года начался, пожалуй самый нелепый период в истории этой группы, по крайней мере, за годы моего в ней участия. Фагот решил поступать в консерваторию и мгновенно исчез с нашего горизонта. Даже трудно себе представить, что иногда так бывает. Потом он и вовсе уехал в Москву. Артем Троицкий пригласил нас и Майка сыграть на каком-то сейшне в каком-то НИИ. Вместе с нами поехал неизвестно откуда взявшийся гитарист Володя. Это был эпохальный концерт, на котором состоялось первое реальное выступление Майка. Его песня «Ты дрянь» мгновенно стала хитом. У него ещё не было своего состава, и мы аккомпанировали ему, хотя мы были музыкантами явно не его плана. После концерта мы пошли в гости к Сашке Липницкому, и гитарист Володя снял с вешалки Сашкин костюм, прошелся по карманам и был таков. Но большая нелепость заключалась в появлении пропавшего было Осетинского. Он взял Боба в оборот и стал из него вить веревки. Он устроил несколько концертов, обыграв их как творческие вечера с самим собой, при участии группы «Аквариум» и Майка Науменко. Мы все приехали в Москву и, не зная куда деваться, вынуждены были ехать к нему. Он посадил нас на кухню и пошел заниматься с Бобом и Майком актёрской речью. Из комнаты доносился его крик. Всё усугублялось тем, что Боб приехал с Людмилой, в то время как Осетинский стал ухаживать за Натальей Козловской, которая тоже приехала к нему. Этим двум девушкам никак нельзя было пересекаться на одной территории и все это было похоже на реальный дурдом. Мы же просто были лишними, и через какое-то время не выдержали, и ушли, мечтая послать Осетинского. И по-моему даже так и сделали. Мы позвонили Сашке Липницкому, и он устроил нас жить на квартире своих друзей. Мы хотели всё бросить и просто уехать домой, но, когда успокоились, всё-таки поехали на концерт. В зале не оказалось аппарата, были только примитивные 82-е микрофоны и усилитель с двумя колонками типа «Солист». Осетинский, не обращая на нас внимания, снова сел репетировать с Бобом и Майком. Выглядело это так, Боб или Майк пели на сцене. Осетинский сидел в первом ряду, как режиссер в театре, ел апельсины, швырял корки в Боба и время от времени разражался матерной бранью. Мы не понимали, что с этим можно было поделать. Во время самих концертов, на сцене стоял стол с самоваром, за котором сидел «барин» со своими друзьями. Мы выходили с инструментами на авансцену, а он ходил перед нами в «луноходах» и комментировал происходящее, останавливал, когда ему хотелось, и пытался дирижировать. Это вызывало протест не только у меня одного, но и у всех остальных, кроме Боба. Он почему-то его боготворил, но самое странное, что и Майк тоже купился на эту же удочку. Что это было такое я не знаю, какое-то наваждение, гипноз. Он просто издевался над ними, а они покорно это сносили. Но разрешилось всё само собой, в один прекрасный момент его свинтили прямо после концерта в кинотеатре «Орлёнок». Говорят, что его отпустили, но мы его больше не видели. Боб ещё долго продолжал с ним общаться, правда, уже не вмешивая нас. Наверное уже тогда можно было понять, что «Аквариума», как группы, уже нет. И хотя было видно, что мы теряем Боба, по крайней мере мы могли ещё держаться друг за друга.

В этот же заезд мы сыграли абсолютно акустический концерт, то есть не было даже микрофонов, на малой сцене МХАТа, что было вдвойне бессмысленно, поскольку не было слышно вообще ничего. Там неожиданно материализовался наш старый друг, режиссер Юра Васильев, знакомый ещё по студии Горошевского. После концерта он затащил нас в гости к актёру Севе Абдулову, где мы всю ночь пили и вспоминали эпопею с Осетинским.

В день смерти Джона Леннона все приехали ко мне на Восстания. Это было трудно осознать, так не могло быть и не должно было быть. Но всё, что мы могли сделать, это тупо залить водкой горечь утраты. У каждого из нас украли частицу самого важного, что было в нашей жизни.

В течении всей осени Боб с Людмилой пытались найти жилище, скитаясь по квартирам друзей, и к зиме сняли домик в поселке Солнечное, где мы вместе встретили восемьдесят первый год, празднование чего для меня закончилось больницей – после ночлега на полу у меня разыгрался гайморит. Я провалялся там две недели и из-за этого почти не участвовал в записи. Первые сессии звукозаписи мы начали с того, что хотели сыграть «тбилисский» цикл. И, придя в студию, пытались записать «Марину» и «Минус 30». Но Женька Губерман то ли уехал, то ли просто не смог придти и у нас ничего не вышло. Альбом получился «Синим». Я успел членораздельно сыграть лишь в песне про «Плоскость». У Тропиллы образовалась цифровая динакордовская примочка, которой никто не знал как пользоваться, и, когда я играл в этой песне, Боб самозабвенно крутил ручки – получилась чистая психоделия. В то время у меня не было своих примочек и я совсем не убедительно сыграл несколько нот во «Всё, что я хочу». Жаль, я слышал в ней оркестровую группу как на «Honky Dory», но, лишь спустя десять лет, соприкоснувшись с многоканальной записью и имея достаточное число свободных дорожек, я научился добиваться того звука путем троекратного дублирования партии на разные дорожки, что потом позволяло их суммировать и получить эффект группы виолончелей. Может быть и тогда что-нибудь можно было сделать, но не было никакого опыта и не было времени на эксперименты, нужно было быстро записать, пока было время в студии. Эта запись была монофонической и позволяла без большого ущерба для качества сделать лишь одно наложение, посредством которого, как правило, записывали голос, так что с моей точки зрения звук виолончели получился куцым и нечего особенного к песне не прибавил.

Боб с Людмилой пришли навестить меня в больницу и принесли запись альбома, которую мы слушали на лестнице на портативном магнитофоне. Я не знал как к нему отнестись, скорее всего как к факту того, что он просто записан в студии. Я не видел существенного отличия его от тех записей, которые были раньше. Только тогда, когда Вилли сделал оформление, и мы устроили несколько прослушиваний у друзей, я начал привыкать к нему. Сфотографировались мы в подъезде Ольги Липовской, которая через несколько дней упала в пролет с третьего этажа, прямо на то место, где была фотосессия. По счастью она осталась жива, только повредила позвоночник, в результате чего несколько месяцев лежала в больнице.

Любопытен ещё один факт. Людмила нашла работу секретарши в школе на улице Софьи Перовской и получила служебную площадь в этом же доме. Мы не производили раздел имущества, и я отдал ей всё, на что она претендовала. В числе прочих вещей оказался мой магнитофон «Маяк» с пленками. Я не совсем понял почему он вдруг оказался в числе её вещей, но спорить не стал – у меня ещё оставался проигрыватель. Но у Боба был точно такой же магнитофон и примерно такой же набор записанных пленок, и он прекрасно знал, что я остаюсь без возможности слушать всю эту музыку. Но, заимев в доме два магнитофона, Бобу пришла в голову гениальная мысль тиражирования «Синего альбома» на бобинах. На что ушли все мои пленки. Таким образом и я внёс свою лепту в историю отечественного магнитофонного альбома. Для Боба же это стало основным источником дохода. Он сам оформлял альбомы, клеил фотографии, которые ему делал Вилли, и продавал их друзьям. Так в каждом приличном доме появился такой альбом, не было его только у меня, поскольку мне его не на чем было слушать.