Как-то в середине лета мы с Дюшей и Михаилом катили на велосипедах из Белоострова в Ленинград и по дороге решили заехать к Алине Алонсо в Тарховку. Алины не оказалось, но дверь нам открыла милая девушка Юля Лалаева. Чуть позже мы с ней встретились и завязали знакомство. Вместе со своей подругой Мариной она увлекалась игрой в теннис и занималась на Крестовском острове в клубе «Буревестник». Однажды я приехал туда встретить её после тренировки, и она предложила мне взять ракетку и попробовать попасть по мячику. Я не попал. Это было очень занятно. На следующей неделе я взял ракетку и попробовал постоять у стенки. Меня что-то зацепило. Я ничего не понял и стал приходить каждую неделю. Вскоре Юля и Марина это занятие бросили, а я стал упорно тренироваться. Это было забавно, мне было тридцать лет и до этого времени я никогда не занимался никаким спортом. Правда я ездил на велосипеде, да в Армии бегал кроссы и сдавал какие-то нормативы.

В конце июля, сразу же после записи «Радио Африки», мы поехали в Выборг на фестиваль в парке Монрепо. Мы ехали в электричке с Васей Шумовым и группой «Центр» из Москвы. Выйдя покурить в тамбур, я был совершенно сражен красотой девушки с длинными черными волосами и в длинном белом платье, которая курила «Беломор». Она была со своей компанией, и конечно же в такой ситуации познакомиться было невозможно. Фестиваль был удивительно умиротворенным. Было несколько тысяч местных жителей с детьми. Аппарат был недостаточный, но основные вещи были слышны. Все сидели на огромной лужайке и постепенно разбрелись по всему парку. Парк Монрепо удивительно красив, он весь изрезан лагунами и фьордами. После выступления «Аквариума» я пошел гулять и исследовать окрестности. Выйдя на берег залива, я увидел ту девушку – она сидела на большом камне. Я решился подойти и сесть с ней рядом. Мы разговорились и познакомились, её звали Александрой. Издалека мы слышали, как играют группы «Центр» и «Мануфактура», самая топовая группа сезона, но меня это уже не интересовало. Мы пошли дальше и забрались на стену полуразрушенного дома. Фестиваль, который был виден вдалеке, потерял всякий смысл. Многие торопились на последнюю электричку в Ленинград. Остальные остались ночевать прямо в парке. Ночь была теплая, но мы разожгли костер, чтобы просто был огонь. Это была самая идиллическая ночь, самого умиротворенного фестиваля за всю историю отечественной рок-музыки, на которых мне доводилось бывать. Масштаб был далек от Вудстока, но дух был тот же. Все перезнакомились и всю ночь болтали, кто-то купался. Среди тусовщиков из Москвы оказались Володя и Ольга Железняковы, с которыми мы на долгие годы стали друзьями.

Через неделю я позвонил Александре, мы встретились и пошли к Дюше на день рождения. Ей оказалось всего девятнадцать лет, но она выглядела значительно взрослее. Мы стали видеться каждый день, и я очень к ней привязался. Естественно мы познакомились со всеми моими дружками. Но когда пришли к Бобу, то Людмила сильно напряглась, почуяв угрозу. Я ещё не понял смысла происшедшего. Но что-то явно начало происходить. Наверное, с виду это было похоже на то, что я стал ухаживать за Александрой, и она мне действительно очень нравилась. Но наше общение строилось на чем-то другом. Она была на одиннадцать лет моложе меня, но при этом я не только не чувствовал никакой разницы в годах, а наоборот я был восхищен её знанием и мудростью. Пожалуй, я ей поклонялся. Когда видишь это написанным, то чувствуешь, что это звучит по крайне мере странно, однако это было так. В наших отношениях не было никакой непонятости, было такое ощущение, что мы давно знаем друг друга. Мы не были, как брат и сестра, и мы не стали друзьями, это была какая-то другая, доселе мне неведомая, степень родства. Мы просто вспомнили и узнали друг друга. Как-то мы поехали к её подруге Татьяне Рыбкиной в деревню за Приозерск, где она жила со своей семьей. Мы шли через деревню мимо пасущихся лошадей, и Александра сказала, что вечером будем кататься на лошадях. Я никогда этого не делал, и меня это позабавило. Уже темнело, мы сидели на «веранде» сарая и пили чай. Александра что-то плела из веревки. Вдруг у ворот дома заблеяла лошадь. Мы вышли – прямо у калитки стояла лошадь. Александра накинула на неё уздечку из веревки и заставила меня на эту на лошадь залезть. Седла не было, но мы кое-как залезли на неё вдвоём. Было темно, и дорога была каменистая, мне стало страшно, держаться я мог только за Александру. Но она сказала, что не надо ничего бояться, и мы поехали шагом по невидимой дороге. Путь казался очень длинным, но мы быстро приехали к тому полю, где днем видели лошадей. Эта лошадь оказалась одной из тех. Мы с неё слезли и пешком пошли домой. Я лишился дара речи. Я не мог найти никакого рационального объяснения. Она же запросто сказала, что сговорилась с ней ещё днем, когда мы проходили мимо. Позже Александра сняла комнату на улице Маяковского у Наталии Корсакиной, знакомой Женьки Степанова. Месяца через два, придя к Александре, я встретил там Боба и почувствовал, что мне надо уйти. После этого мы достаточно долго с ней не виделись.

В сентябре приехала наша подруга Найоми и привезла мне теннисную ракетку. Она была деревянная, хотя в это время уже все играли графитовыми, но по крайней мере она была американская и уж никак не хуже ракеток «Динамо». Погода портилась и я сговорился ходить на теннис к приятелю Светы Геллерман – Коле Гандину, который арендовал спортивный зал в школе. Я уже научился элементарным вещам и попадал по мячику.

В ноябре в ДК им. Капранова проходил традиционный джазовый фестиваль «Осенние ритмы». Я ничего не понимал в джазе, но я любопытен и мне всегда было интересно послушать что-то новое, особенно, если это новое сложнее привычного. Хотя там было много традиционного джаза, но было и достаточно много музыки, которую я привык слушать за время хождения в ДК им. Ленсовета. К тому же там была тусовка, что всегда приятно. Я почему-то позвонил Александре, и мы пошли вместе. Там оказалось очень много знакомых, и мы быстро напились. Ко мне подошел Ваня Воропаев и подарил ноты виолончельных сюит Баха. Я не понял этого знака внимания – я видел его всего лишь один раз, когда Курёхин притащил его на запись в песне «Контраданс», но мы тогда не успели толком познакомиться. Также я встретил виолончелиста Борю Райскина, с которым у нас было шапочное знакомство ещё по «Сайгону». Как я уже говорил, я был изгоем и чурался музыкантов из академической среды, хотя я был на виду, и те из них, кто тусовался, меня знали. Музыки я совсем не помню, по-моему как обычно в зал никто не заходил, а все сидели в буфете.

Мы с Александрой стали снова видеться, и я часто заходил к ней на Маяковского, и восемьдесят четвертый год мы решили встретить у неё. Пришел Михаил и Паша Литвинов. Было в меру выпивки и травы. Мы попили сухого вина и покурили. Что это было я не знаю, но я почувствовал, что наступил Новый год. Он действительно был Новым. Новым было абсолютно всё. Я ничего не понял, но это было так и с этим надо было что-то делать, поскольку удержать это в себе было невозможно. Несколько лет я слушал песню Дэвида Боуи – «1984», но тогда ещё не читал романа Орвелла и не понимал, про что может быть эта песня, но у меня было какое-то ощущение, связанное с этой цифрой. Но я никак не ожидал, что я так явно смогу ощутить наступление именно этого года. На следующий день я не мог не пойти к Александре. Гостей не было, дома была одна соседка Наташа. В продолжение праздника мы выпили немного сухого вина и покурили. И я опять чисто физически ощутил наступивший новый год моей жизни.

Это ощущение стало доминировать надо всем остальным, над привычным смыслом. Когда на следующий день ко мне пришёл Боб, я ни о чём не мог ему сказать, а просто расплакался – это было уже слишком. Дня через два мы с Александрой зашли к Бобу с Людмилой, и потом все вместе пошли в гости к Кате Заленской, которая приехала из Америки навестить свою маму. Незадолго до этого она вышла замуж за американца и уехала. Было чрезвычайно любопытно послушать её рассказы. Как обычно мы немного выпили и покурили. Но каким-то образом мной опять овладело состояние тревоги, что постепенно передалось другим и несколько выбило всех из колеи. Что-то произошло между нами с Бобом, это не было ссорой, поскольку не было повода для конфликта, просто произошло короткое замыкание. Мы оба почувствовали, что между нами обнажилась пропасть. Это было так явно, что нам обоим стало страшно. Мы не поняли, что произошло, но все быстро собрались и пошли домой.

Через несколько дней ко мне неожиданно зашел незнакомый молодой человек, который представился Славой Егоровым и отрекомендовался другом Вани Воропаева. Он сообщил мне, что Ваню арестовали прямо при выходе из «Сайгона», у него что-то было, и, судя по всему, он не скоро выйдет на свободу. Я посочувствовал, но, поскольку мы с Ваней не были близкими друзьями, сие известие не особенно меня расстроило. Мы попили чаю, и мой новый знакомый спросил, не заинтересует ли меня работа в дискотеке сельского клуба в Васкелово? Я нигде не работал, но особенно активно работу не искал и тем более зимой не искал работы за городом. На том мы и распрощались.

Примерно недели через две я сидел дома и играл на виолончели, что бывало крайне редко и собирался на домашний концерт. В это время раздался звонок – я продолжал играть, рассчитывая, что кто-нибудь из родственников откроет дверь. Вдруг в мою комнату ворвалось несколько человек с пистолетами, и они стали требовать от меня отдать какие-то картины. Я, не чувствуя за собой никакой вины, наорал на них, и сказал, что знать ничего не знаю. Однако они предложили мне одеться и поехать с ними на Литейный. Я ничего не понимал и через полчаса снова оказался в заведении, уже ранее знакомом. Следователь пытался колоть меня уже знакомым мне способом, чтобы я признался и рассказал, где картины. Когда он удостоверился в том, что это какая-то ошибка, и я действительно ничего не знаю, он сам мне все рассказал. Оказалось, что Дюша, работая в выставочном зале жилконторы, раздал какие-то картины дружкам, а художник Иванов заявил о их пропаже и оценил их в кругленькую сумму. Я первый раз об этом слышал и надеялся, что меня скоро отпустят, однако следователь обиделся на меня за то, что я на них накричал, когда они за мной приехали. Узнав, что я нигде не работаю, он страшно развеселился. Он сказал, что ему в принципе всё равно за что меня посадят, и был готов припаять мне статью за тунеядство. Пожурив немного таким образом, он меня всё-таки отпустил, настоятельно порекомендовав в течение трех дней устроиться на работу. Файнштейна арестовали этой же ночью, устроив засаду в коммунальной квартире. Соседи были счастливы и надеялись, что наконец-то его посадят, и охотно давали на него показания. Однако его тоже отпустили, а Тит сам пошел с повинной, и они с Ильченко притащили в отделение монументальное произведение на оргалите, под названием «Два Борца», которое художник Иванов оценил в 2000 рублей. Слава Богу все обошлось, и нас больше не трогали. Но я не стал искушать судьбу, позвонил Славе Егорову и через два дня я уже работал техником по свету дискотеки Васкеловского Дома культуры.