Шрифт:
– Как хочешь. Значит, до свидания.
Он продолжал стоять. Стефания, подхватив пальто и сумку, прошла мимо, рассеянно скользнув по нему взглядом.
Потом уже, пройдя длинные галереи коридоров, на пороге институтской библиотеки она спохватилась и, так и не чувствуя холода, накинула на плечи пальто. Зал был сумрачен и почти пуст; несколько ламп мягко светило над занятыми столами, тихо шуршали страницы. Она кивнула знакомой библиотекарше и прошла к своему любимому месту в дальнем углу. Запах стоял тяжелый, прелый – в неотапливаемом помещении медленно истлевали тысячи и тысячи книг. Макар строго-настрого запретил ей не то что приносить с собой библиотечные фолианты, даже в сумку их к себе класть. Боялся заразной книжной плесени в доме, трясся над своими бумажными реликвиями… Его дом – его порядки, и она честно высиживала долгие холодные часы в библиотеке, готовясь к занятиям. Сегодня вечером у нее факультатив – хотелось удивить своих немногочисленных слушателей неожиданной подачей материала, быть бодрой и интересной. Сделала заказ в архиве по заранее подготовленному списку и, ожидая, погрузилась в гаджет. Пропущенный вызов от Тимура. Ее телефон существовал в бесшумном режиме, только на звонки от домашних была установлена вибрация. Оставляя маленькую дочь, она не могла позволить себе полное отключение. Срочности в разговоре с мужем Стефания не находила – вчера они обсудили все интересующие вопросы. Кто-то на первых столах зашелся в долгом надрывном кашле. Внутри у Стефании всё сжалось – она не имеет права подцепить вирус и принести болезнь в принявший ее дом. Любая зараза пугала до ужаса. Миром завладела пандемия «вируса сна». Здесь, на острове, в чистой зоне, она с дочерью и теткой оказалась благодаря заслугам отца перед наукой и человечеством. Заслуги эти она не признавала, признание считала авансовыми ожиданиями, но шансу, данному им, была благодарна. На материке отец разрабатывал вакцину, предназначенную избавить людей от очередного мора. Тимур был его учеником, коллегой, правой рукой и – так удобно для всех сложилось – ее мужем. Они воодушевленно трудились, она с ребенком была в безопасности, а ее мама спала. Спала в глубокой летаргии, сраженная новой «чумой», под наблюдением ее отца и мужа. В их безраздельной власти.
Вчера в Сети появились первые весточки о проснувшихся – похоже, вирус, который уже более полугода держал человечество в своих беспощадных мертвенных объятиях, отступал, так и не дождавшись создания ни действенной вакцины, ни лекарства. Ни одно правительство не выступило с официальными заявлениями, научный мир молчал, люди питались слухами, столь же радостными, сколь и ужасающими. Когда она перед парами принесла Ханну Ларисе, жене Макара, то первым делом попала под обстрел их нетерпеливых расспросов. Как же! Она ведь приближенная к центру решения проблемы – должна всё знать. Тем не менее, впервые услышав от них о пробуждении заболевших, она ничего не могла им ответить. Оставив семимесячную дочь, она всю дорогу до института безуспешно пыталась дозвониться отцу и мужу. Все пары сверлила взглядом экран телефона, ожидая вызова, и лишь после обеда Тимур ее набрал. По его до заискивания мягким интонациям, зажевыванию окончаний слов она понимала, что на волнующей ее теме лежит запрет, что отец попросту избегает общения с ней. Она настаивала. По гулкому эху, которое сопровождало голос мужа, догадывалась – для разговора с ней тот укрылся в каком-то пустом помещении, а значит, отца рядом нет и она может попытаться надавить.
– Ты выкручиваешь мне руки! Ты же знаешь, я связан режимом секретности! Меня могут прослушивать! – Тимур срывался на крик и был готов прекратить разговор.
– Успокойся, дорогой. Мне нет дела до ваших тайн. Ты же знаешь, меня волнует только мама…
– Оливия стабильна. Все показатели в норме. Она спит.
– Но кто-то уже проснулся?
– В наших палатах случаев «возвращения» не было.
– Где-то были?
– …
– Послушай, я правда не пытаюсь выведать у тебя то, чем ты не можешь поделиться. Я сама тебе скажу: множество, огромное множество источников пишут и рассказывают о том, что зараженные просыпаются, и они не в порядке – слабоумие, неадекватность, помешательство, сомнамбулизм, амнезия… Это не может быть выдумкой, и вы не находитесь в информационном вакууме, чтоб ничего об этом не знать. Допустим, у вас нет собственных наблюдений, но что ты об этом думаешь?
– Чисто теоретически – я повторюсь, чисто теоретически – после продолжительной комы, а именно так мы определяем то, что вы называете «сном», нейропсихиатрические осложнения практически неизбежны. Тяжесть и глубина повреждений мозга так же индивидуальны, как и способность к реабилитации.
– Полное восстановление возможно?
– Да.
– Хорошо. Исключительно из-за того, что отец не хочет со мной разговаривать, я думаю, всё началось уже давно. Ваши выводы весьма неутешительны. Он что-то замыслил. Но он же принципиально никогда не врет, да, Тимур?
– Да.
– Держи меня в курсе по возможности, пожалуйста.
– Угу.
– Ты не спросишь про Ханну?
– Как Ханна?
– Она растет, Тимур. Здорова, сообразительна, у нее…
– Отлично! Просто отлично! Я задержался. Поцелуй малышку. Пока.
«Поцелуй малышку». Ты, Тимур, муж условный, отец безразличный – безропотный слуга тестя при науке. У Ханны к году формируется слоговая речь – ей некого называть папой, зато дедов у нее в избытке. Она окружена искренне любящими людьми, счастливый ребенок.
Счастливый ребенок вчера поймал все подарки солнца, которые достались острову в последний ноябрьский денек. Закончив работу, Стефания успела присоединиться к дружной компании из Ларисы, Макара, Машки, Яна, Ханны и Лилы, французской бульдожки, влюбленной в ее дочь, на городском пляже. Ей дали насладиться теплыми объятиями дочери, выдержали ее прогулку вдоль кромки моря в сопровождении заигрывающей Лилы, наконец, усадили на плед, вручили бокал вина и устремили к ней нетерпеливые вопрошающие взоры. Ну что она могла им сказать? Всё правда. Но, в большинстве случаев осложнения, вызванные болезнью, корректируются. Информации мало, надо ждать. Мама стабильно спит.
Они все так обрадовались, будто она и правда сообщила что-то важное, хорошее. Вернулись к прерванной суете: дети, собака, песок везде, что не ешь?.. ешь скорее… И только Машка, подруга, поглядывала недоверчиво. Отвернулась от нее, подставила лицо солнцу, следила сквозь прищуренные веки, как блестящими чешуйками переливаются волны, набегая на берег долгими пенными языками. Было тепло, хорошо и спокойно здесь и сейчас…
– Вам просили передать. – Смотрительница зала протянула Стефании ее полосатый шарф. – Вы в аудитории оставили.
– А? Да, спасибо.
Щекам отчего-то стало жарко.
И все же надо позвонить Тимуру – может, что-то скажет о маме…
2
Угрюмый таксист высадил ее перед воротами дома Макара. Поездка в полном молчании сквозь погруженный в темноту город подействовала угнетающе – она так и не решилась попросить водителя включить музыку. Всю дорогу прокручивала в голове разговор с Тимуром. Тот лишь попросил не звонить ему без крайней необходимости; если у него будут новости о маме, он сам свяжется. Конечно, дорогой, конечно, мы тебя не побеспокоим. Так ведь сам и звонил – оказалось, случайный вызов. Было обидно – за себя, за дочь. И только. Одинокой она себя не чувствовала. Не успевала погрузиться в меланхолию – так загружены были ее дни людьми и делами. Вот и теперь, как только распахнулись двери шумного теплого дома, ее сразу обволокло участием и заботой. Ты замерзла? Ты ела? Ты бледная! Раздевайся, мой руки, не хватай ребенка, ледяная вся!.. И горячий суп уже парит над тарелкой, и Ханна жмется на коленках, и Лила тут же уперлась передними лапами ей в бедро – меня тоже возьми, – и Ян выстраивает перед ней своих пластилиновых прекрасных уродцев, и Маша с Ларисой сидят напротив, одинаково поставив локти на стол, уперев в ладони подбородки: ты ешь, ешь, а потом рассказывай, и мы все расскажем… Густое покашливание доносится из гостиной.