Затворническая жизнь не мешала ей заниматься государственными делами. Освободив себя от необходимости участвовать в парадных торжествах, от потока льстецов, просителей, интриганов, девочка-августа получила возможность уделять вопросам правления гораздо больше часов, чем многие ее помощники. Даже во время визитов брата к ней иногда являлись секретари с проектом указа для подписи, с депешей, с устным сообщением. Она отводила их в глубь зала, шепталась, принимала решение, отсылала.

— Неужели у тебя не бывает минуты полного покоя? — спрашивал Феодосий. — Ну уж нет, себя я не дам так затянуть в эту упряжку. Удеру на день-другой на охоту — депеши подождут. Жизнь слишком коротка, чтобы тратить ее на одни совещания, доклады, чтение посланий.

Пульхерия только снисходительно улыбалась и отпускала нас.

Главной ее заботой в конце 416 года были продолжавшиеся волнения в Александрии. Патриарх Кирилл слал доклады, в которых выражал полную покорность приказам константинопольского двора, но заявлял, что не может контролировать страсти горячо верующих. Вот и Гипатия, объяснял он, погибла лишь потому, что александрийские христиане видели в ней главное препятствие к установлению мира между церковью и светской властью, между Христом и кесарем. Но префект Орест слал доклады, в которых прямо обвинял Кирилла в подстрекательстве, в укрывании убийц, в разжигании фанатизма.

Чтобы разобраться во всем этом, Пульхерия отправила в Александрию доверенного эмиссара по имени Одессиус. Но и его расследование скоро зашло в тупик. Свидетели нападения на Гипатию давали противоречивые показания, главные подозреваемые таинственно исчезали, новые беспорядки и стычки отвлекали внимание властей. Доходили слухи, что партия патриарха Кирилла подкупила Одессиуса и он смотрит сквозь пальцы на бесчинства, творимые фанатиками.

Двор тоже разделился на две партии. Одна требовала немедленного смещения Кирилла с поста патриарха, строгих мер по восстановлению порядка, розыска и наказания убийц. Другая настаивала на том, что патриарх делает благое Божье дело, стремится очистить Александрию от язычников, еретиков и евреев, превратить ее в чисто христианский город. Конечно, в таком великом предприятии неизбежны срывы и чрезмерные вспышки страстей. Но великая цель оправдывает их.

Феодосий Второй разделял мою неприязнь к Александрии и александрийцам. В наших глазах этот город вот уже целое столетие был зараженным болотом, откуда выползали драконы вражды и смуты в христианском мире. Всякий воинствующий невежда, прикрывшийся несколькими строчками из Евангелия, мог найти в Александрии приют и убежище. Такие-то и сожгли великую Александрийскую библиотеку, разрушили великолепный храм Серапиуса, растерзали Гипатию.

Однажды разговор об александрийских делах зашел во время очередного визита Феодосия к сестре. Августа Пульхерия вдруг спросила меня, что я думаю о ситуации в этом городе.

— Если бы меня послали туда эмиссаром, я бы быстро навел порядок, — воскликнул я.

— Каким же образом? — насмешливо спросила она.

Стараясь не пускать в голос хвастливые и самоуверенные ноты, я начал объяснять свой план:

— Кого мы видим в центре всех последних бесчинств в городе? Этих парабалани, этих свирепых фанатиков, с дубинками и камнями в руках. Патриарх Кирилл утверждает, что это просто благочестивые христиане, которые вели смиренную жизнь в пустыне, в окрестных деревнях, а теперь пришли в город, чтобы помочь священникам заботиться о больных и увечных. Порой, конечно, они помогают защищать христианские церкви от нападений язычников и евреев — но ведь в этом нет ничего дурного.

Памятуя уроки моего ритора, я сделал многозначительную паузу. Слушатели терпеливо ждали.

— Нет, мы не будем спорить с патриархом. Если парабалани так нужны и полезны, давайте поможем им. Давайте отдадим им пустующие казармы восьмого легиона, чтобы они не спали вповалку на полу в церквах. Давайте поможем им с продовольствием и одеждой. Конечно, нет нужды одевать их всех в одинаковую форму. Но все же хотелось бы, чтобы на улицах их узнавали издали. Давайте разобьем их на сотни и во главе каждой поставим опытного центуриона. Насколько проще патриарху Кириллу будет отдавать распоряжения через центурионов, вместо того чтобы каждый раз искать нужных исполнителей добрых дел в этой неуправляемой толпе.

— Ну а центурионов будет, конечно, назначать префект Орест? — усмехнулась Пульхерия.

— Досточтимая августа читает мои мысли.

Пульхерия замолчала, всматриваясь в меня своими прозрачными глазами цвета эгейской медузы. Мне казалось, что ее острое лицо плывет ко мне через разделяющее нас пространство и вот-вот прорежет меня, как корабль прорезает сгусток тумана.

— Твой план неплох, — наконец сказала она. — Я подумаю над ним. Но одну главную, сердцевинную ошибку ты все же допустил. Ошибку, которую мудрый правитель делать не имеет права. Внутренне, в душе, ты выбрал из двух враждующих сторон одну. И решил сражаться в союзе с ней против другой.

Она повернулась к брату.

— Никогда! — слышишь, Феодосий? — никогда не давай дерущимся подданным затянуть себя в их свары. Это самый большой соблазн для властителя. «Вот у меня сколько силы в руках, — думает он. — Помогу одной стороне — она победит, и раздор угаснет». Но вражда в большой империи не угаснет никогда. Армяне против персов, македонцы против греков, горшечники против кузнецов, плебеи против патрициев — разве можно с этим покончить? А религиозные распри? Язычники против христиан, ариане против католиков, донатисты против манихеев, евреи против всех… Сейчас разгорается новая смута вокруг какого-то Пелагия Британца. Наш отец уж на что был миротворец — а так и не смог помирить свою жену с Иоанном Златоустом.