Разве епископ Донат, или священник Арий, или Ульфинус, крестивший визиготов, или Присцилиан, сожженный в Галлии, не были такими же достойными, добрыми, учеными, богобоязненными людьми, как сам Пелагий? И вот из-за каких-то ничтожных отклонений их веры от признанных догматов, как из крошечного огонька оброненного светильника, разгораются пожары, полыхающие десятилетия и века, испепеляющие города, церкви, фермы, корабли.

Как это может происходить?

Что за проклятье лежит на человеке, что даже свет христианского откровения он умеет превратить в огонь истребительной ненависти?

Или это навеки неизбежно, что высокий страх перед Богом вытесняет наш страх перед человеком и перед собой и нам делаются безразличны свои и чужие страдания?

(Фалтония Проба умолкает на время)

Лишь многие месяцы спустя мне рассказали, что в дипломатической переписке между ставкой Алариха и резиденцией императора Гонория в Равенне меня именовали «пленницей». «А также освободить из плена без выкупа августейшую Галлу Пласидию» — этот пункт императорская канцелярия включала во все проекты мирного договора, обсуждавшегося весной 409 года.

На самом деле даже царь Соломон не оказывал царице Савской такого почтения, каким я была окружена у визиготов. Особенно если учесть, что явилась я к ним не с караваном, нагруженным золотом, благовониями и драгоценными камнями, а с тремя голодными служанками, тащившими на плечах лишь узлы с нестиранной одеждой.

Складки холмов, как створки приоткрывшейся раковины, окружали загородную виллу, отведенную нам. Мраморная лестница спускалась к подернутому тонким льдом пруду. Но ручей не замерзал и приманивал застрявших на зиму уток со всей округи.

Первые недели мы только отъедались, согревались, отмывались, оттаивали сердцем, заново учились смотреть в человеческие лица без злобы и страха. Солдаты охраны прислуживали нам в качестве конюхов, поваров, истопников. По вечерам они пели старинные готские песни, прижав ко рту край щита, добавляя к голосу дрожь металла, потом переводили для нас слова. Когда я хотела спуститься в городок, где была церковь со священником, они превращались в конвой и сопровождали мои носилки верхами. Однако никогда у меня не возникало чувства, что они приставлены к нам в качестве тюремщиков. Если бы мне пришло в голову убежать, я без труда могла бы выскользнуть через боковую дверь церкви и раствориться в базарной толпе. Но во всей Италии не было места, которое я могла бы назвать родным домом, где захотела бы укрыться от бушевавшей кругом ненависти.

Если вечер был теплым, мы с Эльпидией усаживались в беседке полюбоваться закатом. Желтое небо казалось пугающе чистым, и трудно было поверить, что оно могло испускать потоки грязи, заливавшие нас зимой в Риме. Начальник охраны, одноглазый воин с непомерно широкими плечами по имени Галиндо, сразу оставлял своих подчиненных, ужинавших у костра, подходил спросить, нет ли у нас в чем нужды и какие будут распоряжения на следующий день.

Иногда я просила его присоединиться к нам, начинала расспрашивать о его скитаниях и походах. Да, Галиндо тоже помнил моего отца, сражался вместе с ним еще в битве при речке Фригидус, вблизи Аквилеи. Нет,* глаз потерял позже, в пьяной ссоре. Но все же во времена его молодости пьянства среди визиготов было меньше. Вот посмотрите на этих — не могут пойти спать, не опорожнив двух-трех кувшинов вина. Хорошо, что они все кровные родичи. Будут только орать и толкать друг друга кулаками, а до настоящей драки, до мечей, дело не дойдет.

— О чем они кричат? Дело семейное. К сестре одного из них посватался кавалерист из другого клана. Одним он по сердцу, другим — нет. Вот и спорят, отдавать ли за него девушку, которую все любят. Кроме того, и скупость подает свой голос. Надо будет дарить подарки жениху. Правда, у нас приданое доставляет семейство жениха. Но много ли с них получишь во время войны? Еще ходят слухи, что в бою под Нарнией жених выронил щит. Это — страшный позор. Но другие кричат, что щит у него выбили и он его тут же выхватил из свалки, заколов двоих на месте. Ничего, пусть покричат. Все равно сегодня ничего не решат. Обсуждать всегда лучше пьяным — все мысли наружу, ничего не скроешь. А решать будут на трезвую голову, наутро.

Самые смелые цветочки уже высунули свои острые шлемы у нагретой весенним солнцем стены, когда в одно ясное утро солдаты вдруг кинулись разравнивать гравий на дорожках, подметать мраморные ступени, начищать лошадиную сбрую, доспехи, щиты. Галиндо на наши расспросы только щурил свой единственный глаз, нервно улыбался, качал головой, кланялся и убегал, выкрикивая новые распоряжения и угрозы.

Наконец в полдень на дороге появилась кавалькада всадников. Солдаты выстроились в две шеренги, замерли. Когда первый всадник въехал на мостик, повисший над ручьем, они начали мерно ударять рукоятками мечей о щиты. Через открытую дверь я не могла разглядеть лица приехавших — они промелькнули слишком быстро. От коновязи долетали голоса, смех, конское ржание. Один из гостей появился у входа, внимательно оглядел атрий и быстро направился ко мне. Только когда он вошел в квадрат света, падавшего сверху через комплувиум, я узнала его и вздрогнула. Это был сам Аларих.

— Рад видеть, что румянец вернулся на лицо августейшей Галлы, — сказал он. — Довольны ли вы этим домом? Вилла не очень велика, но мне казалось, что уединение будет вам приятно в первые недели. Отопление работает исправно? Последние ночи были довольно морозными.

Я поблагодарила его за гостеприимство и заверила, что у нас нет нужды ни в чем.

— Моя свита осталась снаружи, — сказал он. — Не могли бы вы отослать своих служанок? Мне нужно поговорить с вами с глазу на глаз.

Когда Эльпидия, пятясь и кланяясь, увела за собой моих горничных, он легко поднял дубовое кресло и поставил его перед моим.