Шрифт:
Просто варежка потерялась,
Да одна нога за другую запиналась.
Просто всё уже было,
Просто всё уже было…
Просто лишь когда человече мрёт -
Лишь тогда он не врёт. [2]
***
Когда запыхавшийся Васька примчался в заветное место возле устья Пресни, Прокоп уже был там – а как же, издали слыхать балалаечный звон. Но вот что неприятно поразило гимназиста, так это что друг оказался не один. Три незнакомых парня и две девчонки сидели рядом и слушали певца. За несколько дней Прокоп изрядно продвинулся в постижении основ блюза, потому что все песни с коровьевских пластинок, звучавших в трактире, получались у него уже почти хорошо. Незнакомцы, во всяком случае, смотрели Прокопу в рот, развесив уши – вниманием публики он завладел безраздельно. Васька отметил осунувшееся лицо друга и черные круги вокруг глаз: похоже, отдавшись музыке, спать он вовсе перестал. А ведь ему еще и работать надо от зари до зари!
– Васька, привет! – устало улыбнулся Прокоп, закончив песню про большого и ненужного. – А я песню сложил!
– Ух ты! – в самом деле удивился Васька. – Сам?!
– Ага! Я что понял-то: песни у Коровьева – они грустные. Я попробовал что-то такое просто грустное придумать, но всякий раз сиротская песня выходила. А потом подумал еще, и решил сочинить про себя.
– А почему про себя-то? – не понял гимназист.
– Так легче, - пожал плечами друг. – Да и мою жизнь особо веселой не назовешь.
– Ну-ка, интересно!
– Только это, - шмыгнул носом Прокоп, - не мастер я вирши-то слагать. Так что просто спел как есть, не судите строго… почтеннейшая публика.
Это подай, то принеси,
Одна нога здесь – другая там.
Вымой полы. Возьми сельдь иваси -
И в нумер четвертый снеси господам.
Эй, где ты там?
Вот ужо я тебе-то задам!
А я три струны зажимаю.
На балалайке играю.
То плачу, а то и смеюсь -
И так получается блюз.
Грязных тарелок тащи со столов!
К зеленщику в лавку сгнояй!
Выгони прочь приблудных котов!
Подай-принеси! А ну, не зевай!
Эй, где ты там?
Вот ужо я тебе-то задам!
А я три струны зажимаю.
На балалайке играю.
То плачу, а то и смеюсь -
Вот такой получается блюз [3] .
Девочки захлопали, парни серьезно покивали.
– Здорово, брат, - только и нашел, что сказать Васька. – Хоть самого тебя уже на пластинку пиши!
За Дорогомиловым садилось солнце, смутно догадываясь, что в Белокаменной с недавних пор зарождается что-то интересное.
***
Утренняя газета повергла меня в эйфорическое состояние. Вряд ли кого еще когда-нибудь так радовало вполне официальное сообщение о собственной смерти. Всё! Никакого больше Распутина! Коровьев, Григорий Павлович, прошу любить и жаловать!
Вообще, уже которая подряд газета была, в основном, «за упокой»: кроме Распутина, в мир иной отправилось немало личностей по всей Российской империи. К примеру, в Сибири при попытке завладеть оружием исправника и бежать из места ссылки, был застрелен опасный социалист Яков Свердлов. В Петрограде при разных обстоятельствах покинули юдоль скорби господа Красин и Скрябин, которых репортеры, впрочем, довольно обтекаемо и осторожно, также причислили к социалистам.
В Москве вспышка неизвестной пока болезни изрядно и одномоментно проредила сразу несколько кланов торговцев и промышленников, из них знакомой мне показалась фамилия Рябушинских. И еще некоторое количество имен и фамилий, которые, вероятно, были довольно громкими для здешних обывателей, но во мне не всколыхнули никаких воспоминаний.
На радостях от собственной достоверной кончины я залпом выпил чашку несладкого черного кофе и чуть не вприпрыжку помчался в парк курить. Матрёшка ещё спала. Стоп. Матрёна. Как ей-то объяснить, что я мёртвый, но живой? А, хотя, надо ли ей ещё что-то объяснять? Что гадать, проснётся – узнаем.
В курилке меня поймал знакомый лакей. Вид он имел довольно смущенный.
– Прошу простить-с, но есть вопрос.
– Слушаю вас, драгоценнейший!
– Газеты пишут-с, что вы мертвы-с! – доверительно сообщил мне этот несчастный.
– Экая незадача, - ответил я.
– Вот именно-с! И как быть-с?
– Газеты, вестимо, врать не могут, и пишут всегда одну лишь правду. Так что тут два варианта: либо они все-таки оскоромились и наврали, либо… Либо вы все принимаете меня за кого-то другого.