Я рассмеялся.

– Откуда ты так хорошо знаешь Библию?

– Я читала ее каждый день перед школой.

– Впечатлен.

– Не стоит, – возразила она. – Меня заставляли. Поначалу я воспринимала их учения как единственно верные. Но потом, когда стала старше, поняла, что во все они вкладывали свой смысл и толковали по-своему, поэтому начала изучать, но не чтобы угодить им, а чтобы узнать правду, записанную в Библии. Я стала задавать вопросы.

– И что из этого вышло?

– Они восприняли это как мятеж с моей стороны. Как и для большинства из нас, вера для родителей была важнее истины. Их убеждения противоречили всему, что я читала. Когда мне было шестнадцать, я спросила у них, что значит «милость», и отец ответил, что милость значит делать все, на что ты способен, и только тогда Бог смилостивится и спасет тебя. Его объяснение лишило меня всякой надежды. Я тогда подумала, что ведь это невозможно. Никто не в силах сделать все. Потому что всегда можно помолиться на секунду дольше, всегда можно подать на доллар больше нищему, всегда можно прочесть Библию на одно слово больше. Всегда можно сделать больше. К тому же все люди ошибаются, а значит, делают не все, что в их силах.

Она гневно выдохнула.

– Я видела людей, которые всю жизнь гонялись за этой духовностью, но только выбились из сил. Те, кто верит в Бога-регулировщика, в конце концов либо сгорают от стыда, либо живут в иллюзии собственной праведности. Таковы и мои родители. Про них можно сказать и то, и другое. Спроси их, добродетельны ли они, и услышишь в ответ «нет». А спросишь, грешники ли они, обидятся.

Самое сложное в том, что, однажды вбив себе что-то в голову, очень трудно от этого избавиться. Потому что тебе постоянно кажется, что ты восстаешь против того, что верно, даже если понимаешь, что это неверно. – Рейчел покосилась на меня. – Я несу чушь, да?

Я помотал головой.

– Я давно не слышал ничего более вразумительного, – возразил я. – Теперь я думаю, что, может, и к лучшему, что в моей жизни не было отца.

– Не то чтобы так лучше. Просто по-другому. Нельзя же сказать, что лучше: жестокое обращение или отсутствие внимания. Как ты и говорил, и то и другое – насилие. Только одно из них пассивное.

Я задумался над ее словами, потом посмотрел на часы.

– Кстати, об отсутствии внимания, уже шестой час. Нам пора.

Мы вылезли из бассейна, обтерлись и вернулись к себе в номер. Я пошел переодеваться в ванную, а Рейчел в спальню.

* * *

Готовясь к встрече с отцом, я чувствовал себя так, будто первый раз иду в новую школу – никак не мог решить, что же надеть. В итоге убедил себя, что это неважно, натянул футболку, шорты цвета хаки и кроссовки без носков и пошел за машиной. Если он не хочет видеть меня в футболке, то с чего бы ему хотеть меня видеть в пиджаке от Армани?

Парковщик подогнал машину и отдал мне ключи.

– Хорошего вечера.

– Спасибо.

Я заранее открыл пассажирскую дверь, и Рейчел устроилась рядом со мной.

– Ну что, готов? – бросила она.

– Нет, а ты?

– Не-а. Поехали.

Я улыбнулся. Какая же она потрясающая женщина.

Глава девятнадцатая

23 июля 1986 г.

Дорогой Дневник!

Завтра 24-е – День пионеров здесь, в Юте. Мы все вместе поедем на городскую ярмарку и на родео. Как же я рада. Я так давно нигде не была. У нас в Логане тоже проводили родео. Это так весело. Живот продолжает расти. Болит нога. Миссис Черчер говорит, это седалищный нерв, ничего страшного. Все пройдет. Хорошо, если так. Ребенок – это большая ответственность. Но когда парень стягивает с тебя одежду, об этом почему-то не думаешь. Интересно, увижу ли я когда-нибудь Питера, а если увижу, то что скажу. А может, мы с ним больше никогда не встретимся. Но ничего, у меня есть парень. Его зовут Джейкоб, и он любит меня так, как еще ни один мальчишка не любил девчонку. Он сам мне об этом сказал. Ноэль

Я ввел адрес отца в телефон, и мы с Рейчел двинулись в путь.

Дорога от Скоттсдейла до Месы заняла всего четверть часа. К счастью, была суббота, в любой другой день мы бы встали в пробке. Мы поехали на юг по трассе 101, потом свернули на US 60, по которой двинулись на восток до съезда на южную Гилберт-роуд, потом на север по Гилберту до Бродвей-роуд. Cвернули на восток, чуть-чуть проехали и оказались на Двадцать пятой улице, далее один квартал на юг до Калипсо-авеню, и вот мы уже доехали до района, где жил отец.

Это был простенький пригород для среднего класса с небольшими домиками. Я увидел нужный номер, выведенный на бордюре черной и белой краской – 2412.

Дом оказался одним из самых старых – бледно-желтый оштукатуренный одноэтажный дом с гаражом на две машины и терракотовой черепичной крышей. Незамысловатый дворик усыпан красными вулканическими камнями, в центре – небольшой сад кактусов. Возле главного входа высился большой глиняный горшок с лимонным деревцем, который никак не вязался с рождественским венком на двери. Я подъехал к бордюру и остановился.

– Вот мы и на месте, – объявил я.

– Здесь мило, – сказала Рейчел. – Простенько так.

Я взглянул на нее.

– Что думаешь? Готова с ним встретиться?

– Думаю, мне не стоит идти с тобой. Я, конечно, пойду, если хочешь, но это важный для тебя момент. Своим присутствием я могу все испортить.

Я на секунду задумался и решил.

– Наверное, ты права. Если все будет хорошо, я тебя позову.

– Удачи, – пожелала мне Рейчел. – Я помолюсь за тебя.

Я вышел из машины и направился к двери, ища по дороге хоть какие-то признаки жизни. На крыльце лежал свернутый выпуск газеты «Аризона репаблик».