Н.А. Рымарев внимательно и бесстрастно читал подготовленные мною документы. Все это время я оставался в неведении: какую же позицию займет генерал?

Наконец он закончил чтение, улыбнулся и сказал:

— Молодцы! Так и надо работать! На войне как на войне! — Потом, после некоторого раздумья, продолжил: — Ты все же завтра доложи эти материалы Гавриленко. Но не вступай с ним в пререкания и дискуссии. Пусть он доложит их мне, а потом посмотрим, что из этого получится.

И я, облегченно вздохнув, вернулся к себе, где надрывно звенел телефон. Когда я снял трубку, названивавший мне генерал Гавриленко спросил, где это я пропадаю. Не пора ли собираться домой? Я сказал, что готовил ему для завтрашнего доклада документы в отношении Сисикуры.

На следующий день все материалы, связанные с делом Сисикуры, я доложил генералу Гавриленко, правда, не поставив в известность, что вчера с ними ознакомил генерала Н.А. Рымарева.

Начальник быстро их просмотрел и выпалил тираду примерно следующего содержания:

— Алексей Алексеевич! Что же это получается? Вы по своему усмотрению проводите операции, на которые нужна санкция товарища Андропова! Так недолго и беду накликать! Надо с этим делом разобраться.

Генерал Гавриленко залпом выпалил эту тираду и вопрошающе уставился на меня. Я молчал. Молчал потому, что заручился поддержкой сверху. Я ждал, как же будут развиваться события дальше.

Гавриленко, как мне сообщили сведущие люди накануне его прихода на работу в наш отдел, обладал удивительной способностью подчинять своему влиянию оперативных работников, которые по каким-то причинам провинились, но просили его простить их, давая тем самым своеобразную клятву в своей верности.

И я знал, что если бы я покаялся перед Гавриленко в содеянном и попросил меня простить, то он все бы обыграл в благоприятном плане, выставив меня чуть ли не героем. Но я не хотел заниматься такими играми и сказал ему, что в этих документах изложена только правда и пусть руководство КГБ дает свою оценку, стоило ли идти на риск ради добытых материалов.

Как мне потом стало известно, генерал Гавриленко тут же доложил материалы Н.А. Рымареву и потребовал объявить мне взыскание.

Н.А. Рымарев только поахал да поохал, говоря, что от меня не ожидал подобной прыти, и сказал, что со всем этим делом постарается разобраться.

В этот же день мы с Гавриленко вылетели в двухнедельную командировку на Дальний Восток и об этом деле как будто забыли.

И вдруг, когда мы беседовали с начальником УКГБ при СМ СССР по Хабаровскому краю генерал-майором Тимофеевым Михаилом Александровичем, в его кабинете раздался звонок аппарата ВЧ. Михаил Александрович взял трубку, минуту послушал и передал мне, сказав, что спрашивают меня.

Это звонил Аркадий Грамотеев, который работал в моем отделении и непосредственно занимался делом Окамуры. После приветствия он поздравил меня с поощрением, которое исполняющий обязанности председателя КГБ при СМ СССР генерал-армии Г.К. Цинев объявил группе сотрудников, принимавших участие в работе «по сковыванию разведывательной деятельности» японского военного разведчика. Такой резкий поворот событий, когда вместо ожидаемого взыскания вдруг последовало поощрение, был для меня приятной новостью. Я поблагодарил Аркадия Леонидовича за сообщение и поздравил его, потому что и он тоже был отмечен в этом приказе.

Когда я положил трубку, оба генерала вопросительно уставились на меня. Я сказал, что звонил Грамотеев, который сообщил о поощрении. Генерал Гавриленко не удержался и тут же в красках описал М.А. Тимофееву о моих партизанских действиях и добавил:

— Вот жизнь пошла: вместо того, чтобы за такую работу наказывать, руководство КГБ вдруг поощряет!

Генерал М.А. Тимофеев, ни слова не говоря, встал, открыл шкаф, достал бутылку коньяка и, наполнив рюмки, предложил выпить за решительность и смелость тех, кто принимал участие в этой операции. Поздравление его было настолько искренним и теплым, что генерал Гавриленко не отказал себе в удовольствии опрокинуть пару рюмок.

Пусть демократический читатель обвинит меня в нарушениях прав или свобод человека, но я не жалею, что мы выяснили хотя бы какую-то толику данных о деятельности НАТО, японской военной разведки.

Правда, меня до сего времени не покидает ощущение своей вины перед ныне покойным полковником Сисикурой, у которого, возможно, из-за меня были неприятности, так как он больше в Советский Союз не ездил.

Когда генерал Гавриленко был назначен начальником нашего отдела, я уже немало потрудился, довольно неплохо знал свой участок и обрел кое-какие навыки. Так уж в жизни повелось, что в советское время каждый новый начальник начинал ревизовать своего предшественника и пытался наводить свои порядки, будь то в КГБ или в другой организации. В общем, новая метла по-новому метет.

Ко времени прихода Гавриленко к нам в отдел я был секретарем партийной первичной организации и являлся членом партийного комитета советской контрразведки. А это говорило о многом, во всяком случае о том, что руководство контрразведки относилось ко мне уважительно.

Но, видно, сам Бог повелел, что я стал первой жертвой «застольных разговоров» генерала Гавриленко, который любил ежедневно, сидя за своим служебным столом, «погонять мысли» о том, как побыстрее поймать шпиона. В основном говорил он, ибо на любой мой ответ, положительный или отрицательный, у него находилась уйма контраргументов. Такие беседы иногда затягивались до десяти вечера. Возвращаясь домой на оперативной машине, он довольно потирал руками и говорил: