— Эй, явана! Ты нэ забыл про долг? — тепло приветствовал македонянина хозяин заведения, сириец.

— Не забыл, — буркнул Антенор.

Он пошарил в складке пояса, длинной полосы льна, сложенной вдоль, и вытащил несколько медяков. За соломенный тюфяк в комнате с тараканами, где храпело и пускало ветры человек десять, тут брали два халка в день, четверть обола. Однако Антенор уже задолжал столько, что сразу же расстался со всеми деньгами, которые ему выдал Павсаний.

Хозяин монеты сгрёб, пересчитал. Внутрь македонянина не пропустил.

— С тэба ещё два обол.

— Я позже расплачусь. Отдал же большую часть.

— Мнэ надоело ждат. И драхма впэрёд давай. Мало платишь.

— Да чтоб тебя… — буркнул македонянин.

Он снова порылся в поясе и вытащил всего одну серебряную монетку, да и ту обломанную. Скрипнул зубами.

— Прости, уважаемый, боги нынче мне не благоволят.

— Нэт дэнег?

Антенор покачал головой.

— Проваливай. Нэ забывай про долг. Найду из-под зэмля.

Антенор вздохнул.

«Придётся снова уподобиться собаке Диогену».

Ночевал он в большом пифосе из-под зерна в порту. Закутался в плащ и всю ночь стучал зубами, размышляя, как быть дальше.

Дела шли скверно уже давно. В Ниссе Артонис снабдила его деньгами, но хватило их ненадолго. В Киликии Антенор продал шлем. Потом пришла очередь льняного панциря. Остался меч.

В Тарсе Антенор свёл знакомство с лихими людьми, промышлявшими морским разбоем, но пробыл в их обществе недолго. Душегубство не на войне ему претило. Он никак не мог найти себе занятие. Пойти наёмничать? Поначалу он гнал эту мысль, не желая снова участвовать в усобицах сатрапов-изменников. Не хотелось самому предавать всё то, ради чего сражался и погиб Эвмен. Однако голод не тётка, и в последнее время македонянин частенько подумывал, что идея не столь уж и плоха.

Чем он только не занимался. И скот перегонял на зимние пастбища и беглых рабов разыскивал. В последнем особенно преуспел, но вступил на этом поприще в серьёзные тёрки с некоторыми глубокоуважаемыми людьми. Из Киликии пришлось убраться.

В Иссе Антенор продал меч и направился в Финикию, в надежде поступить в ангарейон. При Лаомедонте в Сирии сеть подорожных станций, где царские гонцы-ангары, «летевшие быстрее журавлей», могли получить свежих лошадей, почти развалилась, но рачительный Лагид начал всё восстанавливать заново. Однако ни в Триполе, ни в Библе Антенора в ангарейон не взяли. Не захотели связываться с подозрительным голодранцем в таком деликатном деле, как доставка государственных писем, чаще всего секретных. Даже не поверили, что он верхом ездит.

Кто знает, до какой крайности он бы докатился, если бы не случайно подслушанный на рынке разговор о краже. Антенор всегда отличался наблюдательностью, да и нить его судьбы в тот момент свилась исключительно удачно — вора он вычислил очень быстро, чем обратил на себя внимание архифилакита. Павсания особенно впечатлило то, что в Библе Антенор обретался лишь несколько дней и, тем не менее, моментально сориентировался в незнакомом городе среди незнакомых людей. Так Антенор и сделался отакоустом, «ушами» архифилакита. В сей роли он себя чувствовал неуютно, но тешился надеждой, что дела рано или поздно пойдут на лад.

Однако что-то не пошли. Вскоре после Посейдоновых Игр, на которых победу одержала колесница, снаряжённая царём Адар-Мелеком, по Библу пронёсся слух, будто лошадей украли. Виновного назвали быстро — им оказался скорбный умом конюх царских конюшен. Под пыткой он оговорил себя. Лошадей не нашли. Косноязычный конюх, которого лошади понимали куда лучше, чем люди, заявил, будто продал красавцев какому-то киликийцу, который уже отчалил.

Антенора к следствию никто не допускал (ещё бы тут всякий голозадый свой нос везде совал), но обстоятельства дела выплеснулись наружу и растеклись по языкам. Македонянин усмотрел кучу противоречий и начал копать сам, без разрешения Павсания, не имея никаких полномочий для дознания. Просто походил по городу и кое-кого поспрашивал. Когда всё взвесил, возникло у него подозрение, что к краже имеет отношение Эшмуназар, один из знатнейших и богатейших людей Библа. Родич Энила, предыдущего царя, ныне покойного. Чем обвинять такого, лучше уж сразу самому себе могилу вырыть. Ну и вот, похоже, действительно вырыл.

Утром следующего дня, едва только «встала из мрака младая, с перстами пурпурными Эос», как говорил один слепой поэт, Антенор вылез из пифоса. Поёживаясь, побрёл в город по пустынной в сей ранний час дороге. Возле царских гробниц его окликнули.

— Господин!

— Кто меня зовёт? — огляделся Антенор.

— Господин, не ходи в город, тебя ищут.

— Кто ищет? Кто ты такой?

От серой стены отделилась тень. Македонянин прищурился, протёр сухие глаза, пытаясь разобрать черты лица. Наконец, ему это удалось. Тенью оказался провинившийся раб Гамил-Нинипа.

— Не ходи туда, господин. Тебе надо бежать.

— Это с какой стати? — удивился Антенор.

— Кто-то убил господина архифилакита. Все думают на тебя. В трупе нашли нож. Опознали, что твой.

Антенор побледнел.

«Твою же мать… А быстро тут у них…»

Он затравленно огляделся. Вокруг никого не было. Раб снова скрылся в тени.

— Стой! Погоди! Как ты меня нашёл?

— Я не могу оставаться, прости, господин.

— Почему ты предупредил меня? — спросил Антенор, ещё туго соображавший.