Шрифт:
Я еще вернусь к этим вопросам, сейчас же подчеркну, что с отголосками подобного ошибочного понимания литературного языка придется встретиться и в советской лингвистике, точнее – у некоторых ее представителей.
В 20-х годах А.М. Пешковский сравнивал литературный язык с оранжереей и комментировал:
«…подобно тому как ботаник всегда предпочитает изучение луга изучению оранжереи»,
так и лингвист предпочитает исследовать общенародные, а не литературные языки [285] . Даже в 60-х годах к подобной концепции был близок А.А. Реформатский. В его учебнике «Введение в языковедение», который выдержал ряд изданий, нет ни специального раздела о литературных языках, ни определения самого понятия о них. Но во всех случаях, где все же возникает название «литературный язык», оно во всех случаях связывается с чем-то искусственным. Вот один из таких контекстов. В разделе «Языковые отношения эпохи капитализма» читаем:
285
Пешковский А.М. Сборник статей. Л. – М., 1925, с. 111.
«Литературный язык распространяется через чиновников (? – Р.Б.), через школы, больницу, театр, газеты и книги и, наконец, через радио» [286] .
Выдвинутые на первый план чиновники должны создать у читателей соответствующее отношение к литературному языку, в действительности являющемуся одним из величайших завоеваний человеческой культуры. Все остальные упоминания о литературном языке в учебнике даются в аналогичном контексте. Ни одного «доброго слова» о литературном языке здесь мы не находим [287] .
286
Реформатский А.А. Введение в языковедение. 4-е изд. М., 1967, с. 518.
287
Упоминаются случаи, где в одном языке как бы заключаются два литературных языка (с. 526), где литературный язык выступает как мертвый язык (с. 507). Подобные явления возможны, но не они, разумеется, определяют основное назначение литературных языков в современном мире.
Все это сообщается не для того, чтобы упрекнуть тех или иных исследователей, а для того, чтобы еще раз подчеркнуть всю сложность самого понятия о литературном языке и его истолкования.
Здесь особенно существен строго исторический подход к проблеме. Конечно, история знает, когда литературные языки могли выполнять функцию искусственных средств общения (ср. роль латыни в средневековой Европе, роль арабского языка в некоторых странах Востока и т.д.), как это может наблюдаться и в наше время (ср. язык колонизаторов в некоторых странах, где он навязывается силой). Но, во-первых, при всей важности подобных ситуаций, они должны рассматриваться с исторических позиций и, во-вторых, не смешиваться с теми случаями (а их подавляющее большинство), когда литературный язык выступает в функции культурного фактора огромного общественного значения для каждого народа.
Любопытно, что даже такие выдающиеся филологи, как академик А.А. Шахматов, не смогли избежать здесь известного теоретического противоречия. С одной стороны, Шахматов в известной мере разделял младограмматическую концепцию искусственности литературных языков, а с другой – он же связывал историю литературных языков с историей русского просвещения [288] . А сама эта связь резко повышала удельный вес литературных языков в истории формирования не только культуры отдельных народов, но и мировой культуры.
288
Виноградов В.В. Алексей Александрович Шахматов. Пб., 1922, с. 72 и сл.
Это не было, однако, единственным противоречием в концепции многих, даже очень крупных ученых. Дело в том, что уже обоснование сравнительно-исторического метода в начале прошлого столетия создавало впечатление, согласно которому самый принцип изменчивости языка будто бы бросает тень на литературные языки с их постулатом нормы. Считалось, что норма противоречит развитию языка и в той мере, в какой литературные языки ассоциируются с нормой, они будто бы не представляют интереса для лингвиста, изучающего процесс развития языка. И хотя подобное заключение было безусловно ошибочным (дело в том, что, находясь в постоянном движении, и общенародные и литературные языки функционируют как целостные системы, неизменяющиеся в период своего функционирования), оно имело и до сих пор имеет широкий резонанс, отрицательно сказывающийся на изучении литературных языков.
На пути исследования литературных языков возникают и другие трудности. Лингвисты, исследующие внутреннюю структуру различных языков, часто сторонятся литературных языков, анализ которых всегда (так или иначе) связан с анализом социальных проблем лингвистики. Тем более, что здесь возникает проблема взаимоотношений литературных и национальных языков, весьма важная с определенной исторической эпохи. Уже знакомая нам боязнь допустить ошибки вульгарно-социологического характера, к сожалению, приводила к тому, что многие лингвисты и у нас, и за рубежом обходили подобные вопросы, относили их к проблемам внешней лингвистики.
Наконец, еще одна трудность мешала разысканиям в области литературных языков: имею в виду осложнения, возникающие при разграничении истории литературных языков и истории языка художественной литературы. Известно, например, что украинский национальный литературный язык
«сначала развивается и закрепляется преимущественно в художественной литературе (творчество И. Котляревского, Г. Квитко-Основьяненко, И. Гулака-Артемовского, Е. Гребенки, раннего Т. Шевченко), позднее распространяется на жанры публицистики и научной прозы и лишь впоследствии на разновидности официально-документального и производственно-технического языка. Близкие процессы наблюдаются и в истории… белорусского национального литературного языка» [289] .
289
Виноградов В.В. Проблемы литературных языков и закономерностей их образования и развития. М., 1967, с. 64.
То же наблюдалось и в истории многих романских и германских языков. Все это затрудняет разграничение области литературных языков и области языка художественной литературы. Здесь следует говорить не только о разграничении, но и взаимодействии обеих областей в истории формирования национальных литературных языков.
Таковы лишь главные трудности, возникающие на пути изучения истории и теории литературных языков. Считаться с подобными трудностями, разумеется, необходимо, но нет никаких оснований бояться и избегать их, относить лишь к сфере внешней лингвистики, будто бы не имеющей прямого отношения к сфере лингвистики в собственном и точном смысле этого слова.