Потом мне всё же удалось уговорить друга отправится со мной в квартиру.

Мы старались вести себя как можно тише, хотя точно знали, что в доме кроме меня и хозяйки жила только одна старая семейная пара, выходившая из своих апартаментов несколько раз в году. Мы крадучись подошли к заветной двери и приоткрыли ее.

Мисс Палет была всё еще здесь. Пахло странным, солоноватым запахом, воздух был невероятно спёрт. Мы некоторое время пялились на бесшумный, мрачный силуэт, после чего Руфус предложил сжечь квартиру дотла.

Не знаю почему, но мне эта идея показалась весьма удачной. В конце концов очищение всегда происходит через огонь. Хватит этому месту источать скорбь и отчаяние, пора уйти на покой.

Спичками мы подожгли шторы и старые простыни. Огонь довольно быстро окутал собой все пространство. Я наблюдал за тем, как языки пламени облизывают ноги хозяйки квартиры, как пожирают ее платье, как бесстыже шарятся по заповедным местам мертвого тела. Потом, когда сгорела вуаль, на меня, из темноты, смотрели два глаза. Блестели, словно живые, взывали к моей совести и пробуждали в глубинах сознания отвращение к самому себе. Стало страшно. Отступил в сторону и, махнув на это все рукой, покинул квартиру.

С улицы мы какое-то время наблюдали за тем, как огонь уничтожает жилое помещение. Там не останется ничего, ни малейшего признака существования этой особы. Она просто испарится, вместе со своими фотографиями и воспоминаниями о муже. Обуглившиеся клочки бумаги, подобно снегу, медленно обрушивались на тротуары. Хотелось спать и хотелось есть. В руке я сжимал чемодан со своими вещами, а Руфус посматривал на часы в надежде успеть на последний трамвай до дома.

Той ночью я ночевал у него.

2.

Иногда мне казалось, что я умер. В те минуты, когда мозг еще не отошел ото сна, а тело уже совершало какие-то движения, мне мерещились чудеса. Странный запах наполнял собой всю комнату, таинственные тени ползали по стенам, повергая меня в смятение. Не могу описать точно, что же конкретно происходило со мной в те минуты, но это и вправду походило на сон. Сон, в котором существуют рамки, через которые ты ни в коем случае не можешь переступить. Кто их создал и для чего они были так необходимы – я, конечно же, не знал.

Мне вообще перестало хотеться что-либо делать, куда-то двигаться, стараться в чем-то преуспеть. Опускаться на самое дно, конечно, тоже не хотелось, но остановить процесс гниения души было уже невозможно.

По утрам меня мучал кашель. Скверный такой. Минут пять задыхаешься в агонии, стараешься ухватиться за воздух руками, а потом всё проходит, будто бы и не было ничего. Руфус посоветовал мне обратиться к врачу, но я был глух к пожеланиям такого рода.

Однажды, гуляя по набережной и наблюдая за тем, как голуби бессмысленно путаются у меня под ногами, я заметил группу людей, одетых в черные помятые костюмы. Выглядели они так себе, больше смахивали на алкашей, нежели на приличных горожан. В руках у некоторых из них находились духовые инструменты. Я сразу подумал о похоронном оркестре, который по-прежнему занимается своим унылым делом, провожая покойников на тот свет под корявые звуки трубы.

Подойдя к ним ближе, я заметил, что некоторые из них пребывали в изрядно выпившем состоянии. Запах дешевого алкоголя стойкой струей ударил мне в нос. Мужчины курили, время от времени забегая за угол дома, чтобы справить малую нужду. Мне захотелось познакомиться с ними поближе.

И в этот самый момент из здания вышли несколько женщин и мужчин. На плечах последних находился гроб. Оркестр преобразился, подвинувшись в сторону. Кто-то из них звучно выругался за то, что пролил содержимое стакана на мостовую.

Очередные похороны и очередное траурное шествие по улочкам города.

Я вновь присоединился ко всей этой похоронной процессии.

– Жалко мужика, – лениво попытался завязать разговор я с одним из трубачей.

– Ага, – буркнул тот в ответ.

– По-моему, там бабу хоронят, – отозвался идущий впереди музыкант, у которого в руках покоился бубен.

– Все равно жалко, – подытожил я и закурил.

Мы медленно брели по спящему городу, и те редкие люди, что встречались нам на пути, пугливо отступали в сторону, словно боялись принять участие в параде мертвецов. Я заговорил о том, что ищу работу и был бы не против стать одним из участников похоронного оркестра. Трубач сказал, что это легко устроить, поскольку по какому-то регламенту оркестр должен был состоять из восьми человек, а у них только шесть. Потом я начал рассказывать им о том, что имею музыкальное образование и ни в коем случае не подведу их ни на одном из мероприятий. Идущий впереди мужчина, с пухлым лицом и густыми бровями, улыбнулся, протягивая мне свою трубу.

– Я даже нот не знаю, играю просто, как получается, – отозвался он и захихикал. Я вновь учуял запах алкоголя.

Меня похлопали по плечу и сообщили о том, что здесь, мол, дела никому нет до моего профессионализма. Главное это влиться в коллектив. Коллектив – это основа любых рабочих отношений. Так мы и шли, чуть поодаль от родственников, несущих гроб. Рассказывали друг другу разные истории, смеялись, пили из серебряной фляги ром и будто бы забыли, что находимся на похоронах.

Потом один из мужчин приободрился, видимо, настало время для музыки, и оркестр нехотя принялся исполнять траурный марш, под аккомпанементы которого вся колонна благополучно вошла на территорию кладбища.