– Я так понял, что ты поручил Андрею побеседовать со Слепаковым и выяснить, где тот находился сегодня утром в промежуток между половиной пятого и двадцатью минутами шестого, – подсказал Станислав.

– Да, именно так. – Лев Иванович посмотрел на Лемешева.

Тот просиял и с готовностью ответил:

– Будет сделано.

– Вот и отлично, тогда прямо сейчас и приступайте.

Лев Иванович с улыбкой похлопал Андрея по плечу. Оперативник, развернувшись, быстро вышел из номера.

– Пока они, я имею в виду местных, занимаются версией со Слепаковым, мы с тобой пойдем и побеседуем с соседями Кирьяновых по поводу его отношений с женой, – предложил Лев Иванович Станиславу, и тот согласился.

Как-то так повелось, что во всех их совместных расследованиях первую скрипку всегда играл Лев Иванович. И не потому, что он был умнее или деятельней Станислава, деятельность и активность как раз были больше присущи Крячко, а скорее потому, что у Гурова была больше развита чувствительность. Он имел необыкновенную интуицию, или, как принято говорить у сыщиков, – нюх, который помогал ему практически сразу угадывать в каком направлении им следует вести расследование. И всякий раз это направление оказывалось правильным.

Вот и на этот раз Лев Иванович откуда-то знал, интуитивно чувствовал, что искать убийцу нужно не среди писателей, а где-то в более близком к Кирьянову окружении. А для этого ему нужно было узнать, каковы были отношения в семье, были ли в семействе у Кирьяновых какие-то тайны. А может, просто это далекое прошлое догнало Евгения Петровича и отомстило ему за ошибки молодости? По своему огромному опыту работы Гуров знал, что и такое может быть. Все могло быть…

«Как там сказала Марьяна Степановна? На Руси могли убить и за меньшее, – вспомнил он слова Скориковой. – За меньшее убивали не только на Руси. Человеку вообще присуще не ценить чужую жизнь, – думал он. – Впрочем, как и свою тоже».

Для опроса писателей Гуров и Крячко решили разделиться. Станислав направился в трехсотый номер, а Лев Иванович должен был переговорить с троицей из триста первого. Когда он подошел к двери, то услышал из номера звуки классической музыки. Он немного постоял, послушал, наслаждаясь, и предположил, что звучало одно из произведений Баха. Хотя Гуров и не был большим меломаном, но все-таки немного разбирался в классических произведениях и мог отличить орган от других музыкальных инструментов.

Он постучал, как и просил его толстячок Голубев – погромче. Музыку тотчас же, словно только и ждали этого сигнала, сделали тише, а потом, как показалось Гурову, и вовсе выключили. Еще через секунду дверь открылась.

– Входите, уважаемый сосед! – улыбался радушной улыбкой Голубев.

Он впустил Гурова и, что не ускользнуло от глаз полковника, выглянул в коридор, быстро осмотрелся по сторонам и только потом затворил за собой дверь.

Трехсотый номер в отеле был на троих и состоял всего из одной, но довольно просторной, комнаты. За низеньким столиком сидел сосед Голубева – Калистратов. Перед ним стояла доска с партией в нарды, а справа лежал планшет, из которого чуть слышно лилась приглушенная музыка.

– Никогда не пробовал играть в нарды, – улыбнулся Лев Иванович.

– О, это весьма занимательная, интеллектуальная игра, – заулыбался в ответ Калистратов. – Ничуть не уступает шахматам. Просто удивительно, что она столь малопопулярна в России. Хотя чемпионаты страны и мира по ней проводятся ежегодно, они не так привлекают внимание прессы, как турниры по шахматам. А жаль, жаль…

– Садитесь, – Голубев рукой указал на кресло напротив Калистратова, в котором недавно сидел он сам.

– А как же вы? – огляделся Лев Иванович в поисках стула.

– А я тут, на кровати, присяду.

Голубев сел на ближайшую кровать и, сложив ладони лодочкой, посмотрел на Гурова, ожидая вопросов.

– Как я понял из ваших показаний, которые вы давали утром местным оперативникам, вчера вечером вы все были свидетелями скандала супругов Кирьяновых, – не заставил себя ждать Лев Иванович.

– Ну-у, я бы не сказал, что это был скандал, – протянул Калистратов и вопросительно посмотрел на Голубева.

Тот, соглашаясь со словами коллеги, кивнул и добавил:

– Да, скорее это была ссора. Знаете, когда один из оппонентов настаивает на чем-то, а другой не соглашается с ним. И в какой-то момент это несогласие перерастает в раздражительность и эмоциональность…

«Неужели все писатели такие многословные и выражаются в обыденной жизни так витиевато? Этак я буду допрашивать их целый день, чтобы узнать хоть что-то путное», – с тоской подумал Лев Иванович, но виду не подал.

– А суть спора вы уловили? О чем был разговор?

– Это был не совсем спор… – начал было Калистратов, но Голубев его перебил.