Постоянно учится и сам директор: он успешно защищает диссертацию, и становится кандидатом исторических наук. Уникальный случай! В обычной общеобразовательной школе с 2004 по 2008 год кандидатами наук становятся сразу три сотрудника: по истории, по биологии, по психологии.

Общение с детьми, увлечение краеведением, изучение крымскотатарского, турецкого языков привело к тому, что Владимир Поляков создал новый жанр эколого-этнографической легенды, в которой правда и вымысел переплетены так органично, что порой их невозможно отличить.

И хотя география описанных событий представлена рамками крымского полуострова, но события, о которых, где с болью, где с любовью пишет автор, происходят везде: и в моей Грузии, и в Хибинах и на Дальнем Востоке… и потому будут интересны любому читателю.

Хочется верить, что «Душа Крыма» не останется незамеченной и найдёт свой отклик в душах всех, кто соприкоснется с этой книгой.

Почётный академик Российской Академии Образования,

доктор психологии, профессор

Амонашвили Шалва Александрович

На фото Шалва Амоношвили и Владимир Поляков

Новое назначение Евгений воспринял со смешанным чувством. Была и откровенная радость по поводу полученного очередного звания, манила и высокая должность заместителя командира авиационной дивизии, но было и чувство потери чего-то важного. Предстояло уйти из полка, в котором прошла почти вся его воинская служба. Молодым штурманом в 1936 году он пришёл в формирующийся авиаполк и вот спустя двенадцать лет покидал его в должности заместителем командира.

Новое место службы – утопающий в зелени узбекский городок Чирчик – по сравнению с высокогорным Памиром показался раем. В первый же выходной, верный многолетней привычке, Евгений отправился побродить с ружьём по окрестным местам. Бродя вдоль арыков, он старался забыть вчерашний неприятный инцидент на торжественном собрании, посвященном 35-летию Октябрьской революции. Казалось, ничто не предвещало беды. В армии торжественное собрание событие не ординарное. Именно там зачитывают приказы о присвоении очередных воинских званий, вручают награды. Форма одежды в таких случаях парадная, офицеры при орденах. Вот из-за них всё и произошло.

Выступавший с приветственным словом полковник, из политотдела воздушной армии, неожиданно уперся взглядом в сидящего в первом ряду незнакомого ему подполковника. Он гневно заговорил о потери бдительности, об утрате классового чутья, о том, что в дивизии, оказывается, есть офицеры, которые носят фашистские награды отщепенца Тито.

Перепуганный начальник политотдела объяснил ничего не понимающему Евгению, что пока он переезжал из Оша в Чирчик, поступила директива Главного политуправления, по которой рекомендовалось всем офицерам «добровольно» сдать югославские награды. В присутствии гостя и начальника особого отдела, орден, вручённый в Белграде самим Тито, пришлось сдать. Выйдя из Дома офицеров Евгений сорвал с мундира румынскую и болгарскую медали и сгоряча зашвырнул их в арык.

Солнце уже спряталось за отрогами гор, когда на окраине Чирчика Евгений увидел странные сооружения, которые своей архитектурой совершенно не вписывались в среднеазиатский пейзаж. Что-то подобное он уже видел на Дальнем Востоке – это были бараки ГУЛАГа. Разница состояла лишь в том, что тут не было часовых и колючей проволоки.

Евгений уже собирался свернуть на ведущую к городу тропинку, как вдруг услышал что-то удивительно знакомое, родное. Поражённый, он замер, устремившись взором к бараку. Сомнений не было, какая-то женщина, баюкая ребенка, пела на крымскотатарском языке.

Евгений прислонился к дувалу и судорожно закурил, жадно вслушиваясь в слова песни. Когда-то в детстве он даже не задумывался над тем, какой язык ему ближе: русский или татарский? Дома говорили на русском, на улице, в поле – на татарском. В школе? Даже трудно сказать на каком, так как эти два языка жили вместе так органично, что никто не задумывался над тем, на каком языке говорит он сам или его собеседник.

Последний раз Евгений слышал его перед самой войной, когда сразу после финской он ненадолго приехал в село к матери. Его «сталинского сокола» всеобщего любимца «Дженечку» едва ли не силой втаскивали в каждый дом. Все хотели угостить, послушать о том, что он видел, где бывал. Отвечать на многочисленные вопросы было не просто. После того как их полк перелетел из Быхова в Пинск, то есть из Советской Белоруссии в «панскую Польшу» Евгений был поражён той пропастью, которая разделяла эти страны. Это у них ломились от продуктов магазины, а от обилия и дешевизны товаров на базаре, голова шла кругом. В Вильно, так тогда назывался Вильнюс, которому только предстояло стать уже не польским городом, а столицей Советской Литвы Евгений был потрясен теми коммунальными благами, которые окружали людей в городских квартирах: теплый туалет, горячая вода, газ… Но более всего его изумила электрическая лампочка в коридоре, которая сама загоралась, когда входишь и выключалась, как только входишь в комнату. Случайно узнав о том, сколько денег получают польские летчики, он, считавший себя до этого очень обеспеченным человеком, был в шоке. Ничего этого он, естественно, не рассказывал своим «невыездным землякам», которые, как и все жители сел и деревень Советского Союза не имели паспортов, и потому не имели права покинуть своё место жительства.

Песня лилась и лилась, теребя Душу, которая стремилась туда в барак, к тем людям, которые говорили на языке его Родины. Душа рвалась к его землякам, а Разум подсказывал, что если он войдет в барак, то уже завтра об этом будут знать в особом отделе и последствия могут быть такими, что полетят не только пагоны, но и голова.

Евгений курил и курил, как вдруг увидел, именно увидел, а не почувствовал, что его Душа вдруг отделилась от его тела и направилась прямо к бараку. Она шла на песню, как когда-то он возвращался на свой аэродром на какую-нибудь мелодию по радиокомпасу.