– Да ладно, – поморщился Бовуар. – Не мог он не знать про опыты над людьми.

Рейн-Мари представила Винсента Жильбера за старым сосновым столом в своей кухне после обеда, когда они попивали кофе, коньяк и обменивались историями.

Он держал на руках ее внуков. Неужели теми самыми руками он помогал Камерону мучить людей?

Жан Ги попросил сделать копии некоторых наиболее изобличительных документов, включая злополучную квитанцию. Посетители библиотеки поблагодарили Мэри Хейг-Йерл и отправились в Три Сосны.

В машине они молчали, все забылись в своих мыслях. Дворники лениво, ритмично счищали свежий снег с лобового стекла.

Когда город исчез в зеркале заднего вида и за окнами появился мирный сельский ландшафт, Рейн-Мари открыла папку у себя на коленях и снова посмотрела на компрометирующую квитанцию в получении крыс, обезьянок и морских свинок.

Наверняка еще живы люди, которых Камерон подвергал пыткам. И его коллеги, которые продолжают молчать.

Она прижалась головой к холодному стеклу, глядя на бескрайние снежные просторы. На свет, загорающийся в домах. На леса, поля и горы. На дикую природу. И Рейн-Мари Гамаш захотелось поскорее вернуться домой в Три Сосны.

Изабель Лакост нашла Ханию Дауд в конюшнях.

В одной руке мадам Дауд держала скребницу, в другой щетку.

Лакост остановилась в широком проходе, глядя, как Хания в чьей-то куртке поверх длинной абайи делает неторопливые круговые движения скребницей, потом щеткой гладит бок лошади сверху вниз.

А потом снова и снова повторяет все сначала. Размашистыми, плавными, ритмическими движениями.

В такт Хания что-то бормотала – Изабель не могла разобрать слов, хотя в любом случае вряд ли поняла бы смысл сказанного. Но суть была ясна.

Молитва. Медитация. Заклинание.

Изабель чувствовала нечто в высшей мере умиротворяющее. Тихий речитатив, размеренные взмахи рук, потряхивание гривы и хвоста, терпкий конский запах и аромат сена в тепле стойла навевали покой. Лакост ощутила, что расслабляется.

– Вы знакомы с лошадьми, инспектор? – спросила Хания, не прекращая своего занятия.

– Немного. Ездила девчонкой, но вот удила так и не смогла освоить.

– Это дело сложное. – Хания подошла к лошади с другого бока и теперь могла видеть Лакост. – Кожа, и металл, и ремни. Средства управления.

Лошадь придвинулась к Хании Дауд. Но в этом движении не было угрозы. Казалось, лошади просто нравился контакт с человеком. И это было взаимно.

– Билли Уильямс говорит, что хозяева обержа спасли этих животных от скотобойни, – сказала Хания. – Вот эта – скаковая лошадь, которая перестала быть полезной. Ее собирались забить и перемолоть. Превратить в собачью еду и вкусное угощение для детей.

Она повернулась к другому стойлу, где Билли надевал упряжь на громадное животное.

– Я не совсем уверена, что вон там – лошадь, – доверительным тоном сообщила Хания.

– Верно, – кивнула Изабель, взглянув в ту сторону. – Это Глория. Мы думаем, что она может быть лосем.

Хания удивленно фыркнула и огляделась.

– Какое странное место!

– К нему привыкаешь, – сказала Лакост.

– Как крот к норе.

Хания положила щетку, осмотрела полосы, оставленные плеткой на боку лошади.

– Мы толком не знакомы. Меня зовут Изабель Лакост, я служу в Surete. Но вы это уже знаете.

– Да, вы работаете с месье Гамашем. Я вас видела тут.

– Мы можем поговорить?

Хания оглянулась.

– Месье Уильямс готовит сани, чтобы покатать детей, но сначала он обещал мне устроить маленькую конную прогулку. Я думаю, вы тоже могли бы прогуляться.

Не самое любезное приглашение из тех, что когда-либо слышала Лакост, но и отнюдь не худшее.

Несколько минут спустя женщины устроились на заднем сиденье больших красных саней лицом к здоровенному крупу Глории, и на ноги им накинули тяжелую полость. Билли уселся на высоком облучке, пробормотал что-то Глории, которая, казалось, понимает его заклинания. Его волшебные слова. И может быть, его молитвы.

Лошадь поплелась по дороге в лес. Подальше от обержа. Подальше от места преступления.

Хания закинула голову, крупные снежинки падали ей на лицо. Она почти улыбалась.

Сидя так близко к женщине, которая, возможно, будет названа следующим лауреатом Нобелевской премии мира, Изабель обратила внимание на две вещи. На истинный возраст Хании Дауд – та была очень молода – и на шрамы, испещрившие ее лицо. Они напоминали неверно собранный пазл.

– Никак не могу привыкнуть к снегу, – проговорила Хания.